Юрий Сушко - Любимая женщина Альберта Эйнштейна

Эйнштейн засмеялся:

– В таком случае я более религиозен, чем вы.

Седобородый патриарх мировой поэзии вздохнул:

– О чем мы говорим? Хотите, я почитаю вам стихи?

– Конечно.

Тагор поднялся, отодвинул кресло и стал читать свою «Женщину»:

Ты не только творение Бога,

не земли порождение ты, –

Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты.

Для тебя поэты, о, женщина, дорогой соткали наряд,

Золотые нити метафор на одежде твоей горят.

Живописцы твой облик женский

обессмертили на холсте

В небывалом еще величье, в удивительной чистоте.

Сколько всяческих благовоний,

красок в дар тебе принесли,

Сколько жемчуга из пучины, сколько золота из земли.

Сколько нежных цветов оборвано для тебя

в весенние дни,

Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить

твои ступни...

В этих сари и покрывалах, свой застенчивый

пряча взгляд,

Сразу ты недоступней стала и таинственнее

стократ.

По-иному в огне желаний засияли твои черты.

Существо ты – наполовину, полувоображение ты.

Великий актер и режиссер Чарли Чаплин вспоминал, как он был взволнован и польщен, когда ему в 1926 году как-то позвонил Карл Леммл из студии «Юниверсал» и сообщил, что с ним хотел бы познакомиться профессор Эйнштейн, который сейчас находится в Калифорнии.

Условились встретиться в студии за завтраком. Эйнштейн, по мнению Чаплина, выглядел типичным тирольским немцем в самом лучшем смысле этого слова, веселым и общительным. Но актер почувствовал, что за внешним спокойствием и мягкостью ученого таится крайне эмоциональная натура и его неукротимая интеллектуальная энергия питается именно этим источником. Два выдающихся современника мгновенно почувствовали взаимное притяжение.

Хотя оба были избирательны в знакомствах. Когда Чаплин пригласил Альберта к себе в дом, Эйнштейн тоже искренне обрадовался. Тем более что у Чаплина в тот день должна была собраться замечательная компания – все звезды Голливуда: и Мэри Пикфорд, и Дуглас Фэрбенкс, и прочие красавицы, ну и красавцы. Рядом с почетным гостем Чаплин усадил очаровательную Мэрион Дэвис, которая тут же, не задумываясь, тактично ли, спросила своего соседа, проказливо повертев пальчиком вокруг его головы:

– Скажите, а почему вы не пострижетесь?

Обычно остроумный Эйнштейн не сразу нашелся, что ответить красотке, видимо, оценивая в тот момент вовсе не интеллектуальные, а иные женские достоинства, лишь мило улыбнулся. А хозяин дома тут же поторопился пригласить всех в гостиную выпить кофе, выкурить трубочку или сигару.

Эйнштейн с энтузиазмом поддержал предложение и вытащил свою курительную трубку.

– Какая по счету, Альбертль? – вздохнула Эльза.

– Первая, – резко оборвал ее материнские заботы Эйнштейн. Но, смягчившись, сказал: – Я же говорил вам, дорогая, что я родом из Ульма – городка, который славен лишь своими мастерами курительных трубок. Так что считайте мое курение ностальгией по родным местам.

В гостиной Эйнштейн уже беседовал только с Чарли, не замечая остальных гостей:

– Чарли, вы великий человек. Ваше искусство понятно всем. О вас знает весь мир.

Остроумный Чаплин не оставался в долгу:

– Ваша теория относительности не понятна никому, и о вас знает весь мир. Значит, вы еще более великий человек.

МОСКВА—НЬЮ-ЙОРК, 1922–1923

Вполне возможно, что Коненков и Маргарита так и продолжали бы жить в гражданском браке, не случись той счастливой поездки в Соединенные Штаты с грандиозной выставкой работ советских художников в Нью-Йорке. Сергей Коненков, естественно, был в числе первых кандидатов на поездку. Но когда он обратился в Комитет по организации заграничных выставок и артистических турне при ВЦИК с просьбой оформить с ним жену, ему строго указали:

– Сергей Тимофеевич, сопровождать вас можно только законной супруге. Таковы правила.

Ну что ж, коль иного выхода не было, пришлось официально зарегистрировать брак. Это произошло осенью 1922 года.

Боже, Маргарита вся сияла от счастья. Не столько из-за штампика в паспорте, сколько от предстоящего путешествия и будущих впечатлений. Она уже зубрила английский и готовила наряды у лучших модисток.

– Сергей, ты ведь бывал за границей. Скажи, какие прически там предпочитают женщины – стриженые, косы, локоны до плеч?

– Милая, – успокаивал ее уже официальный муж. – Во-первых, я был только в Италии, и то давным-давно, еще когда учился. А во-вторых, я занимался там изучением классической скульптуры и архитектуры, любовался работами старых мастеров, а не прическами тамошних дамочек... А в-третьих...

– А язык помнишь?

– Итальянский? Да, и вполне прилично. Я же латынь учил и в Италии жил долгонько – целый год, как пенсионер от художественного училища, спасибо Павлу Михайловичу Третьякову... А Франция, Германия, Греция, Египет... Это же живые книги...

Незадолго перед поездкой Коненковых в США из своего полуторагодового путешествия по Европе и Америке вернулся Сергей Есенин.

Тотчас явившийся на Пресню с букетом цветов для Маргариты и корзиной со снедью и бутылками для своего тезки, Сергею Коненкову поэт в первый момент не слишком понравился: раздобрел, стал краситься и пудриться, да и одежды какие-то буржуйские. К тому же еще с порога, приосанившись и явно красуясь собой, путешественник спросил:

– Ну, каков я вам?

Дядя Григорий, не медля, осадил:

– Сергей Алексаныч, я тебе скажу откровенно – забурел.

Есенин сразу как-то сник, поставил корзину на стол и смиренно поблагодарил:

– Спасибо... Значит, в Америку собрались? Вот что я вам, братцы, скажу об этой Америке... Марго, закрой уши...

После этой встречи Коненковы с Есениным больше не виделись. Буквально перед самым отъездом Сергей Тимофеевич написал своему тезке: «Очень грустно мне уезжать, не простившись с тобой. Несколько раз я заходил и писал тебе, но ты почему-то совсем забыл меня. Я по-прежнему люблю тебя и ценю как большого поэта».

В начале января 1924 года советские художники из английского порта Саутгемптон отплыли в Нью-Йорк.

ЕВРОПА—АМЕРИКА, 20-е годы ХХ века

Эйнштейн относился к оглушительной славе и шумихе вокруг себя весьма и весьма иронично: «От меня хотят статей, заявлений, фотографий и пр. Все это напоминает сказку о новом платье короля и отдает безумием, но безобидным...» Поздравляя с Рождеством своего друга Генриха Зангера, он не удержался и сделал приписку в открытке: «Слава делает меня все глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно. Существует громадный разрыв между тем, что человек собою представляет, и тем, что другие думают о нем или, по крайней мере, говорят вслух. Но все это нужно принимать беззлобно».