Карлис Озолс - Мемуары посланника

– Чем и как объяснить, что латышские стрелки поддерживают большевиков и дерутся на их стороне?

Вопрос не без укора.

– Это все сделали ваши речи в Государственной думе, – ответил я.

В самом деле все возвращались на родину, могли как-нибудь устроиться, только латышским стрелкам некуда было деться, их родина была оккупирована немцами. Другого исхода не было, пришлось остаться там, где застигла злая судьба, у большевиков. Но уж так повелось издавна, латыш, что бы он ни делал, делает не за страх, а за совесть, как сказал мне в Нью-Йорке еврей-философ: «Даже негодяю честно служите».

4—22 апреля. Представитель американского Красного Креста полковник Олдс просит к себе и сообщает, что его организация решила оказать помощь латвийской армии, сражающейся с большевиками. На другой день 5 апреля мистер Таффт по поручению Гувера сообщает, что мое послание к президенту Вильсону оказало хорошую услугу. Пароходу, шедшему в Финляндию с грузом муки, дан приказ изменить курс, пройти в Либаву и сдать груз латвийскому правительству, население, бежавшее от большевиков, уже голодало. Это стало началом американской и союзнической помощи. Я был чрезвычайно рад, а председатель делегации Чаксте даже прослезился, так все это важно и отрадно. Полковник Карлсо, Педен, капитан Пэйн, полковник Этвуд и многие другие американские и английские представители АРА и высшего экономического совета стали оказывать нам всяческое содействие. Работа кипит.

Латвийская делегация решила послать меня в Либаву для ознакомления на месте с положением дел. Я должен был объединить в экономический союз оставшиеся хозяйственные организации, получить от них и правительств общую доверенность и вернуться с ней в Париж.

Через Лондон и Гуль выезжаю в Либаву.

На вокзале меня провожают две дамы, жены латвийских генералов Дамбита и Рушкевица. Пенелопа оставалась дома и ждала возвращения мужа, жены латвийских генералов покинули дом, чтобы их мужья могли свободно защищать родину. Такова современная легенда.

В Северном море. Море туманно. Опасно ехать, много мин. На одну пароход едва не наскочил. Это вызвало большое волнение. На пароходе большая компания молодых девушек-танцовщиц. Они едут в Копенгаген и Стокгольм. Скандинавские страны наполнены золотом, и его надо выкачивать. Сама жизнь требует, чтобы оно не застаивалось и не лежало втуне. Сотрудничество людей и народов не может и не смеет останавливаться. Движение – общий закон, оно управляет миром.

Наступает вечер. Темно. Ехать еще опаснее. Сколько людей погибло в Северном море во время войны! Свою жизнь здесь закончил и лорд Китченер. Немцы ему словно отомстили за неожиданный результат потопления «Лузитании». После этой катастрофы Китченер якобы сказал: «Немцы знают все, но не понимают ничего». Да, они не предвидели, что гибель «Лузитании» вызовет целую бурю негодования в Америке и ускорит ее выступление против Германии. Много матерей-англичанок едет по Северному морю, будто разыскивая своих погибших сыновей, и, мысленно с ними общаясь, посылают молитвы о том, чтобы никогда больше не повторилась эта ужасающая война.

Копенгаген. Сюда мы приехали после полуночи, но стали покидать пароход только утром. Это было в первый день Пасхи. Город в праздничном настроении. Обычная для всех скандинавских городов воскресная тишина. Торжественный звон церковных колоколов, но и он переносит меня на многострадальную родину, в Россию, в Московский Кремль, где веками тысячи колоколов благовестили: «Христос воскресе». Сегодня там кладбищенское молчание. Какой ужас! От латвийских представителей Дуцмана (позднее посланника в Скандинавии и Чехословакии, представителя при Лиге Наций и международного судьи в Сааре) и Лепа я узнал, что латвийское правительство, бежавшее от большевиков из

Риги в Либаву, во главе с президентом Ульманисом, находится в опасности. Немцы совершили политический переворот, заняли все учреждения Либавы и захватили власть в свои руки. Тем не менее надо добраться до Либавы, хотя ввиду произошедшего переворота мне не советуют рисковать. Переворот взволновал и союзников. В самом деле, немцы побеждены, но на востоке Балтики снова начинают орудовать. Узнаю, что в Либаву срочно отправляется на английском военном корабле See point полковник X. Уэйд и американский военный атташе в Лондоне полковник О. Солберг. Они любезно принимают меня на корабль. С большой скоростью мы проезжаем Балтийское море и входим в либавскую торговую гавань.

Либава

Что происходит в Либаве, никто из нас не знает. У входа стоит английский крейсер, мы представляемся адмиралу сэру Уолтеру Коуэну и по каналу въезжаем в либавскую торговую гавань. Как выразить словами мои чувства, как передать волнение. Прошло три с половиной года, как я не видел родины, столь безжалостно измученной за это время! Ее терзали все эти годы и теперь снова начинают терзать! Тяжкое душевное состояние. Сколько сил потрачено, сколько работы проведено во имя нее, и вот никто меня не встречает, я не слышу ни единого привета. Улицы Либавы тихи, безмолвствуют мертвые фабричные трубы. Весенний день сер, будто сама природа сочувствует общему горю. Город как кладбище, и только немецкие офицеры гуляют с поднятыми головами. Обращаюсь на улице к первому попавшемуся прохожему, спрашиваю, не знает ли он местопребывание известного латвийского писателя Скальбе, члена Учредительного собрания. Незнакомец смотрит странно, но адрес все-таки дает. Когда я прихожу, Скальбе уже нет. Оказалось, незнакомец, сообщив адрес, побежал предупредить Скальбе, что сейчас его арестуют. Ирония судьбы, он принял меня за германского агента!

Таково было настроение масс, все насторожены, напуганы, всюду видят шпионов и немецких агентов. Действительно, ими переполнена вся Латвия. Английский полковник советовал мне быть осторожным и ночевать на военном судне. Я же решил остановиться в гостинице и снял номер в «Риме». Не верилось, что немецкие власти меня, представителя американских латышей, решатся арестовать. Впрочем, такой шаг мог бы сослужить хорошую службу делу латышей в борьбе с немцами. В предположениях я не ошибся, немцы меня не трогали. Вечером, войдя в ресторан гостиницы, где было много немцев, я громко сказал по-латышски: «Здравствуйте!» Потом об этом говорили, как о моей какой-то особой смелости, риске. Правда, в накаленной атмосфере тех дней мое приветствие на латышском могло легко вызвать со стороны немцев соответствующие репрессии.

В Англии латыши-моряки принесли мне довольно много денег с просьбой передать эти суммы в Либаве их семьям. Тогда моряки зарабатывали много, хотя и с опасностью для жизни. Чрезвычайно трогательна была сцена, когда я передал деньги некой госпоже Эглит. Она ничего не знала о муже и давно считала его погибшим. От неожиданного известия она сначала разрыдалась до истерики, потом успокоилась и так обрадовалась, что в эту минуту и я, растроганный, был счастлив чужим счастьем. Так оно и есть, высшее счастье – делать счастливыми других. «Где трудно дышится, где горе слышится, там первым будь», – говорит русский поэт Некрасов.