Наталья Баранова-Шестова - Жизнь Льва Шестова. Том 2

Поздравляю тебя, Герман, с днем рождения. Желаю прежде всего — здоровья и спокойствия: к сожалению, в наши годы здоровье редкий дар, а в наше время спокойствия почти что не бывает. Но пожелать все-таки и можно и нужно. Если будет здоровье и спокойствие, то — пожалуй, не все остальное, но многое из остального придет само собой. Как-то вы сейчас в Берлине живете? По газетам, сейчас страшное напряжение в Германии. И как будто на этот раз газеты мало преувеличивают. Оттого-то я и подумал, что вслед за здоровьем нужно пожелать спокойствия…

Со Шнейдером — все путаница, он мне должен около тысячи франков, все обещает выслать — и не высылает. На мое последнее напоминание — я получил в ответ письмо, подписанное не им, что он в отъезде, и без него денег выслать не могут. Боюсь, что и разговоры об издании новых книг ни к чему не приведут. Он ведь сперва хотел выпустить мои последние работы и «А.б.» — теперь о последних работах молчит. Между тем мне интереснее было бы, чтоб вышли именно последние работы, т. е. «Скованный Парменид», «Умозрение и апокалипсис» (о Соловьеве) и афоризмы («Борьба и оглядка»[41] и «О втором измерении мышления»[42]), которые полностью уже переведены на немецкий язык[43]. Я думаю тоже, что эта книга может рассчитывать на больший успех, т. к. о ней будут рецензии и у философов, и у теологов, тем более, что она будет посвящена Гуссерлю, с его согласия. Пишу тебе, Герман, это, чтобы ты, если случится, выяснил, какие намерения у Шнейдера. Правда, похоже, ввиду того, что сейчас в Германии происходит, что Шнейдер вообще прекратит на долгое время всякую деятельность. Но все же нужно, чтоб он был aucourant. [15.07.1931].

Переговоры об издании по-немецки «Апофеоза беспочвенности» и книги с последними работами Шестов начал вести со Шнейдером вскоре после выхода по-немецки книги «На весах Иова». Но осуществить эти издания Шнейдеру не удалось. В другом письме к Ловцким (13.11.1931) Шестов пишет: «С немецкими издателями мне не везет: Маркан лопнул,NietzscheGesellschaftперестал существовать, боюсь, что и Шнейдер — у которого теперь все мои книги — не долго протянет».

Как всегда, Анна Ел. в конце мая уехала в Шатель, и Шестов в течение двух с половиной месяцев жил один в квартире в Булони. У Шестовых была очень надежная прислуга, которая делала все, что нужно для хозяйства. Шестов рассказывает Лизе и Анне Ел. о своей жизни после ее отъезда:

Анна уехала уже на работу в Chatel-Guyon. А я, как всегда, копаюсь в своих книгах. Живу, с тех пор как дети от меня отделились, очень уединенно и мало с кем встречаюсь. Только, когда нельзя иначе, хожу в гости, а принимать у себя никого не принимаю. Мне так лучше — весь день принадлежит мне, и я в часы, когда не одолевают хворости, могу заниматься. Поблизости от меня чудный Булонский лес (800 десятин), и я, когда могу, бегу туда и там свое «дело» или свое «безделье» делаю. Месяца через два поеду к Анне — лечить свои артриты.(27.05.1931).

У нас здесь все благополучно. Только что-то с твоим отъездом разленился я: учусь плохо. Больше по лесу шатаюсь, да в гости, да в концерты. Сегодня утром пошел в St. Cloud— два часа там прошатался. Утро было прелестное — ив St. Cloudпрямо волшебное освещение было. А вечером — иду к Готье обедать — и потом с ними в концерт Ннны Кошиц: она им ложу на 6 человек прислала, и они меня пригласили. Так что учиться уж и времени не остается. А в пятницу нужно идти в «NouvelleRevueFrangaise»: мои «Pageschoisies» вышли — нужно dedicace'biписать. Спасибо Борису — обещал помочь. Из «N.R.F.» пойду к детям ужинать. Вчера Таня и Валя у меня ужинали. [3(?).06.1931].

В воскресенье (вероятно, 7 июня) Готье позвал Шестова к завтраку.

Завтрак, — пишет Шестов Анне Ел., — был экзотический, с острова Мартиники: 22 блюда, из которых только 2 стоили, чтоб их есть (рыба и рис), а остальные только стоили, чтобы их описывать — у кого «перо» настоящее. Моя соседка по столу, молодая француженка, все мне говорила, по поводу того, что я под разными предлогами от 18 блюд отказался: vousetes, monsieur, plusprudentquemoi. Но тебе, может быть, и понравилось все, кроме перцу. Зато познакомился там и долго беседовал с редактором «N.R.F.» [Жаном Поланом] — и, кажется, из этого выйдет прок. Оттуда пошел на receptionк Воуег — и попал под проливной дождь. [8(?).06.1931].

В следующем письме к Анне Ел. Шестов пишет о Светлане:

Она… очаровывает… многих. В среду прихожу я к детям — вижу в Наташиной комнате Таня, на руках у нее Светлана, а вокруг них три дамы: Mamie, ее племянница и Марина Скрябина. Светлана старается (?), все, что умеет делать, показывает: и рученкой машет, и в ладоши бьет, и самые разнообразные звуки испускает — и дамы просто млеют. У племянницы Mamieтоже есть ЬёЬё — ровесник Светланы — но она сама говорит, что куда ему до нее. ASchwab*ы умоляют Таню по воскресеньям на целый день им Светлану отдавать. Так что можешь своей внучкой гордиться…

С femme [demenage] все идет как следует, так что нужно думать, до отъезда не разладится. Кормит, как следует, и спокойно ведет себя. Насчет жары тоже ничего. Делаю сквозняки. Только кукушка [часы с кукушкой] не любит их: останавливается. Но — толкну, она опять идет.

(12.06.1931).

Перед отъездом в Шатель Шестов получает письмо от профессора Анри Корбена, которому он дал на прочтение одну из своих работ. В письме Корбен упоминает об этом, но не указывает, какую работу ему одолжил Шестов. Но речь идет, несомненно, о «Скованном Пармениде» («Ревю филозофик», 1930, № 7/8) или о статье «Оглядка и борьба» («Форум Филозофикум», 1930, № 1). Корбенпишет:

Je reponds seulement aujourd'hui a votre petit mot trouve chez moi apres une absence de quelques jours. Eh oui! je suis un grand coupable, n'est-ce pas? Je devais vous renvoyer le numero de la Revue apres quelques semaines, et je Tai garde des mois. Mais ces ajournements successifs n'ont point d'autre cause que la difficulte de se separer d'une pensee devenue tres chere, soyez en sur. En relisant ce soir encore les dernieres pages, je retrouve Temotion qui m'avait boule- verse cet hiver, lorsqu'apres notre entretien d'un soir, j'avais passe la nuit a la lire. Je voudrais vous en remercier encore, et souhaiter de pouvoir reprendre avec vous notre entretien, apres la dispersion de l'ete. Grace a vous, j'ai pu encore accentuer cette decision interieure, qui, acceptant la solitude tragique peut-etre, уtrouve la force de surgir au dessus des plaines bien gardees de tout rationalisme: paradoxe fonder, volonte de miracle. II est bon de trouver un guide dans ces regions de brumes et de flammes. Plus que jamais d'ailleurs je suis oriente dans cette direction spirituelle. Debordant le cadre d'un travail sur un mistique persan, c'est Гessence meme de la pensee mistique qu'il me faudrait affronter. Avec Seb. Franck et Weigel, c'est jusqu'a Bohme, Blake, Swe- denborg, que je suis alle. II me faut revenir et approfondir tout cela en contenant une fougue de jeunesse, et continuer de me nourrir de Kierkegaard, de Barth etc. Ah! que de choses a vous dire et a vous demander, cher Monsieur…

N'aurons-nous pas en fran^ais un echo de votre lepon sur Kirkegaard et Dostoievski? (17.07.1931) [44].

Где и когда Шестов читал лекцию о Киркегарде и Достоевском, о которой пишет Корбен, определить не удалось. (В 1930/1931 учебном году Шестов читал в Сорбонне курс «Религиозные идеи Толстого и Достоевского», а в декабре

1932 г. начал читать курс «Достоевский и Киркегард».)