Лин фон Паль - Проклятие Лермонтова

А там – творилось.

Не только образ прекрасной барышни из ефремовской деревни засел в этой душе и за время разлуки превратился в иллюзорный образ небесного создания, ничего общего не имеющий с конкретной девушкой, чтобы потом потерять небесное сияние и видоизмениться в образ обманщицы. Мимолетная встреча, созерцание луны на балконе барского дома превратились едва ли не в сцену признания в любви, которую он считал обоюдной и – с первого взгляда. И он совершенно не понимал, что это был всего лишь вечер на балконе и любование луной. И барышня получила бы ровно столько же удовольствия, если бы вместо Мишеля рядом с нею сидел кот. Усиленное чтение «программных авторов» только закрепило иллюзию: для него встреча стала роковой, наблюдение луны – свиданием, просьба поправить шаль – ласками, отъезд в Москву – трагической разлукой, а все выше описанное – романтической любовью до гроба. Он же совсем еще не знал жизни и был обычным мальчиком, которому очень хотелось, чтобы у него было «прошлое».

Прошлое – было, но связанное не с любовью (точнее, не с тем, что он принимал за любовь), а с тяжелым прошлым его родителей. После отъезда сына Юрий Петрович решил, что в Москве он сможет его навещать и так хоть немного восстановит свои права, отобранные Елизаветой Алексеевной. Зимой 1828 года он приехал в Москву вместе с сестрами. И сделал попытки сблизиться с Мишелем. Понятно, как на это отреагировала бабушка. Она готова была Юрия Петровича загрызть и видела в этом сближении лишь далеко идущие планы «худого человека» – отобрать Мишу. И хотя имелось завещание, и отобрать Мишу без вреда для благосостояния сына Юрий Петрович не мог, она подозревала, что – мог бы. Миша любил обоих, и распря, которая моментами прорывалась во всей мерзости, ранила его и представлялась предательским ударом клинка в самое сердце. Арсеньева могла, конечно, не допускать Юрия Петровича и держать его на расстоянии, но дело в том, что и он был ей нужен. Хотя Мишеля взяли в пансион с одной только выпиской о рождении из консистории, в университет – следующий этап запланированного образования – его не могли бы взять без документов, подтверждающих дворянское происхождение. И представить эти документы должна была не она, Арсеньева, урожденная Столыпина, мать Марии Михайловны Арсеньевой, а муж Марии Михайловны, Юрий Петрович Лермонтов. Миша носил его фамилию. Дворянская принадлежность определялась по отцу. С документами Марии Михайловны все было в порядке. Документов Юрия Петровича просто не существовало. Он был настолько беспечен, что их… потерял.

В поисках предков

Эта проблема с отсутствием дворянской грамоты вылилась позже в многочисленные инсинуации и сомнения в законнорожденности Мишеля. Именно отсюда и растут версии об отце-горце, отце-еврее, отце-кучере. Будь Юрий Петрович более осторожен с бумагами, храни он все, что должен хранить предусмотрительный человек, не пришлось бы ему тратить силы и время на подтверждение своего дворянского звания. Но очевидно, что и дед Мишеля был тоже человеком непредусмотрительным. И прадед тоже оказался с изъяном. Не спас документы от шайки Пугачева. А утратив – не стал восстанавливать, как другие ответственные люди. В отечестве нашем оно ведь как? Нет документа – нет и человека. В личных документах Лермонтова-отца было, конечно, записано, что он – дворянин, и кадетский корпус в свидетельстве это сообщал, и армейское свидетельство о выходе в отставку это подтверждало. Но вот поди ж ты: без грамоты и записи в родословной книге считалось, что эти утверждения – голословные! Лермонтов? А из каких это Лермонтовых? Где родословное древо? Древа не имелось. В родословной книге тульского дворянства предки Юрия Петровича отсутствовали. В пансион Мишу взяли, так сказать, из уважения к роду Столыпиных. И получалось… Да, что Михаил Юрьевич – никакой не дворянин. Отец хлопотал о выдаче нужных ему бумаг еще с 1825 года. Шел 1828 год, а документов не было.

Герцог Лерма

М. Ю. Лермонтов (1833)

Для Мишеля вопросы «кто я», «откуда я» стали мучительными. О роде матери по бабке он знал все. Видел многочисленную родню. Весело проводил время с кузенами и кузинами. Хотя Столыпины уж точно не были столбовыми дворянами. Их род был совсем почти молодой. Они вели счет предкам с середины 16 века, а в 17 веке получили поместье в Муромском уезде. Поместье было крошечное, и возвышение рода началось с детей прадеда Лермонтова – Алексея Столыпина, то есть при жизни его бабки. Все их богатство образовалось лишь в 18 веке. Созрело на винных откупах. Гордиться таким «возвышением», конечно, можно было лишь с горькой усмешкой. В приличном обществе упоминание о такого рода обогащении считалось неприличным. Хотя не одни Столыпины разбогатели таким способом. Ходили даже слухи, что и все их родословие – поддельное, купленное за барыши с откупного промысла. Ничего «поэтичного» ни в таком родословии, ни в таком возвышении Лермонтов не видел.

Арсеньевы тоже были не из самых родовитых. Их предок Аслан Мурза Челебей перешел на службу к московскому князю Дмитрию Донскому в конце 14 века, и якобы от старшего сына этого Челебея, крестившегося в православие под именем Прокопия, Арсения, и пошел род Арсеньевых. И хотя предок именовался православным именем, в быту его называли старым тюркским – Юсуп. Этот Юсуп дал не только Арсеньевых, но и знатных Юсуповых. Может, несколько восточные черты лица Лермонтова, которые наши современные искатели «кавказских предков» поэта соотносят с вайнахами и ичкерами, нужно просто связать с происхождением рода Арсеньевых? Мария Михайловна, если внимательно присмотреться к портрету, тоже ведь ими не обделена. Однако род Арсеньевых Мишеля в те юные годы никак не заинтересовал. Таких, как Арсеньевы, было немало. И ничем особенным они не прославились. А в предках приятно иметь человека известного, желательно с трагической судьбой или великими заслугами.

О происхождении своего рода не знал и сам Юрий Петрович. Дворяне – да. Но кто был основателем? Он не задумывался. И в голове у его сына бродили разные мысли. Начав изучать историю, он натолкнулся на знакомое имя – Лерма, герцог. Лермонтовы тогда писались как Лермантовы. Может, он, Мишель, ведет свой род от этого герцога? Правда, Франсиско Гомес де Сандоваль-и-Рохас был испанцем. Но достаточно посмотреть на себя в зеркало, чтобы понять – на русского он тоже не слишком похож. А испанцы – это хорошо. Гордый народ, сильный, страстный, очень романтический. И родословие у этого герцога – сплошное удовольствие. Его внучка стала прародительницей португальских королей! Правда, с потомками по мужской линии у герцога было плохо, оба его сына породили лишь дочерей, так что и титул перешел по женской линии роду Мединасели. И никакой родословной ветви сам Лерма не породил и потомками гордое имя не увековечил. Мишель, конечно, особенностей биографии герцога не знал. А то, что знал, очень радовало слух: заключал мирные договоры и вел войны, правда, разорил страну так, как иной враг, за что и попал в сеть придворных интриг и королевскую опалу. Но, чем больше Мишель думал о герцоге, тем больше им восхищался. Сильная личность. Он даже изобразил портрет этого Лермы – сперва на стене, потом на холсте.