Николай Храпов - Счастье потерянной жизни т. 2

Теперь Александр Никитович радовался, как дитя, увидев своих по духу, и, особенно, был тронут заботой Луши о нем. Старичок очень ослаб в одиночестве и, будучи предоставлен сам себе, еле-еле обслуживал себя, как мог. Ходил необстиран, необлатан, подолгу не мыт, и кто знал — сыт он или голоден. С первых дней знакомства, семья полюбила брата Хоменко, увидев в нем кроткого, терпеливого и всегда радостного христианина. Со своею семьей, Луша обстирала его, облатала, обмыла. Приодели его в хорошую, справную одежду, помогли в питании; старичок прямо расцвел, и всегда, в радостных слезах, благодарил Бога за Его заботу.

В квартире Владыкиных, с переездом к ним брата-немца с семьею, установилось регулярное духовное общение по воскресеньям, а с осени — и в будничные дни. Маленькая церковь, из ссыльных, насчитывала тогда 7–8 человек и несколько детишек. Проповедников среди них было достаточно, но певцов очень мало, что их часто печалило.

Однажды, в воскресный день, видя как Павел одевшись, собрался в город на прогулку, брат Хоменко позвал его:

— Павлуша, я много слышал от мамы с папой, как они хвалились тобою, что ты так красиво и усердно пел в хоре, а вот у нас с пением ничего не получается: кто стар, а кто только гудит. Сегодня у нас дорогой праздник Рождества Христова, мы давно уже не слышали христианского пения, скитаясь здесь на чужбине. Если бы ты утешил нас, хоть несколько гимнов пропел с нами, какой праздник был бы, и тебя Бог не забудет. Вспомни светлое прошлое, а погулять ты всегда успеешь.

Павел, нагнув голову, остановился в раздумий. Об этом он не думал, но христианские напевы еще не перестали волновать его душу, и когда он бывал один, то пел про себя особо любимые: "Как тропинкою лесною", "Не тоскуй ты, душа дорогая" и другие. Повременив, он подумал про себя: "Уважу старичков в их тяжкой доле, пусть попоют, послушают, вспомнят добрые прошлые времена, а меня от этого не убудет", Хоть как-то и стыдно было, но он победил это чувство в себе и, подойдя к Луше, сел и принял участие в пении.

Мать запела дискантом, Павел — альтом. Этого было достаточно, чтобы остальные заняли свои места в пении. Запели именно то, что с детства так волновало Павла: "Как тропинкою лесною".

Луша с сыном запели, как-то сразу слаженно, мелодично и с чувством. Во время пения Павел и не заметил того, как мелодия и слова захватили его в этот общий поток.

Где-то в глубине души всплыли воспоминания радужного прошлого, и он опять почувствовал себя прежним 13–14 летним. У присутствующих, особенно у отца и брата Хоменко, неудержимо бежали слезы из глаз.

Все собрание Павел просидел, принимая безотказное участие в пении. Под конец запели: "Бог с тобой, доколе свидимся…" и когда пение подошло к припеву — "…мы свидимся у ног Христа…" — перед Павлом мгновенно встала картина расставания с дедом Никанором на берегу реки и его завещание: "Спасай обреченных на смерть".

Что-то перехватило у Павла в горле, он быстро встал и ушел…

— Нет, такой неопределенности быть не должно, надо искать из этого какой-то выход, — рассуждал сам с собою Павел, ходя по Набережной. Или убедиться, доказав безошибочно, что нет никакого духовного мира, или признав его, во главе с Богом, отдать себя всецело Его Божественным идеям.

Павел попытался выправить себя на позиции той современности, где он теперь занял место. Анализируя же всех своих учителей от старших до младших, не нашел в них ни одного честного последователя современных идей. В его уме промелькнуло базисное определение материалистического выражения: "Бытие определяет сознание". При первом углублении в него, он всем своим существом содрогнулся в испуге: "Неужели современная действительность опирается на это? Это значит, человек — раб своего бытия, как моя Мария — раба своей стихии. И если бытие определяет сознание человека, то кто же определяет или, вернее, творит бытие? Но кто бы они ни были, наше бытие характеризует их, и я, хотя очень мало заглянул за кулисы этого бытия, однако вижу, как оно ужасно.

Если же бытие определяет сознание, а сознание творит бытие, то это просто бессмысленное блуждание ума по заколдованному кругу, и я в нем пока не разберусь. Мне хочется теперь немного поразмыслить об идее Богопознания, — продолжал рассуждать Павел. — За что так страдают эти люди, от которых я только что убежал? Какую цель они преследуют в своей жизни? Как они относятся к своей идее и окружающим? Страдания их ужасны. Об этом мне подтвердили, кроме их рассказов, уйма безымянных могил и личные наблюдения. Ну хорошо, в других я мог бы сомневаться, а что же я должен думать о моем отце, с которым я прожил маленькую жизнь? В чем его вина, что он страдает больше, чем злодей? За что страдают эти люди? — Ответа Павел не находил, кроме того, что он слышал в стихах, в проповедях и рассказах раньше, в собраниях. — Какую цель они преследуют в жизни?

Насколько мне известно, основная цель: их личное совершенство. И они, неоспоримо, отличительны в этом от окружающих. Второе — это духовное служение, связанное с Богосозерцанием — в этом их наслаждение. И опять-таки, в стремлении к этой цели, они никому не мешают. За что они страдают?

Третье — как они относятся к своей идее и к окружающим? На глазах всего мира они отдают в жизни самое ценное и саму жизнь за свои идеи. К другим они относятся, как к себе. Так за что же они страдают?" Разбитый этими мыслями, Павел, уже за полночь, побрел домой.

После праздника брат Хоменко неоднократно беседовал с Павлом. Рассказал ему из своих переживаний, а также некоторые эпизоды из жизни братьев в прошлые годы, особенно о страданиях, перенесенных ими. Очень полюбил Павел старичка за его простоту, искренность и мудрость; а в последней беседе Александр Никитович сказал ему очень коротко:

— Павлуша, твой папа, я и другие братья, что могли, то сделали для Господа и Его Евангелия, жертвуя своим и собою. Мы скоро должны уходить из этой жизни, а некоторые, как вот брат Белавин, уже ушли. Скажи, кто должен истину нести дальше, или она никому не нужна?

— Пока не скажу, дедушка, — ответил Павел, — но нести истину кто-то должен.

* * *

После Нового года зима оказалась особенно лютая. Луша ожидала оттепели, чтобы быстрей возвратиться с ребятами домой. Остаток валенок был уже только для себя, план был сдан полностью, и начальство осталось очень довольно работой Владыкина.

Наступающий 1933 год — был годом освобождения Петра Никитовича. Поэтому Луша торопилась уехать, чтобы к его приезду немного образить свои каморы. Провожали ее отсюда, нагруженную разными гостинцами, особенно рыбой.