Пол Теру - Старый патагонский экспресс

Я пожелал ему удачи и, по-прежнему вынужденный следовать ковбойским маршрутом — точнее, тропой Крисхольма, унаследованной железной дорогой, — сел на поезд до Ларедо.

Глава 3. «Ацтекский орел»

В Ларедо нас встретил дождливый вечер — час не такой уж поздний, однако на улицах не было видно ни души. Респектабельный чистенький городок на самом конце железнодорожной ветки, принадлежащей «Амтраку», представлял собой геометрическую решетку из блестевших чернотой улиц и квадратов земли, настолько перепаханной, как будто здесь прошел ураган. Где-то внизу, в глубоком ущелье, молчаливо несла свои могучие воды Рио-Гранде. На том берегу уже лежала Мексика.

Повсюду на улицах светили фонари, отчего их пустота буквально резала глаз. В этом отношении Ларедо скорее был ближе к Мексике, чем к Техасу. Огни горят, предполагая жизнь, как это принято у людей. Но где же эти самые люди? На перекрестках исправно работали светофоры, чередуя команды «стойте» и «идите». Двухэтажные здания с магазинами на первом этаже сияли витринами, а в окнах одноэтажных жилых домов уютно светили люстры. Уличные фонари отражались в дождевых лужах, превращая их в загадочные провалы посреди мокрой мостовой. Вся эта иллюминация создавала какой-то призрачный эффект, как будто город вымер от чумы и светом пытается отогнать орды мародеров. На дверях магазинов висели тяжелые амбарные замки, сильные прожекторы высвечивали колокольни церквей, и не было видно ни одного бара. Словом, все это обилие света вместо впечатления тепла и привычной людской суеты подчеркивало мертвенную атмосферу заброшенности.

Ни одна машина не стояла под красным сигналом светофора, ни один пешеход не спешил перейти улицу. И хотя город подавлял своей молчаливостью, в пронизанном моросью воздухе все же висели шепот отдаленных голосов и звучание музыки. А я все шел и шел от моего отеля до реки, от реки до площади и по лабиринту улиц, пока почти не убедился в том, что потерял направление. Я ничего не видел. И я мог здорово испугаться, раз за разом замечая где-то впереди, в трех или четырех кварталах от себя, мигающую надпись, которую можно было принять за отражение в луже, за ресторан, за проявление жизни. Я чуть ли не бегом устремлялся туда, чтобы очень скоро обнаружить, что это всего лишь вывеска какого-нибудь обувного магазина или похоронного бюро, наглухо запертого на ночь. Признаться, я изрядно устал бродить по улицам Ларедо и слышать только звук собственных шагов, нарочито звонкий на мостовой, приглушенный на аллеях скверов и под конец хлюпающий, поскольку я предпочел как можно скорее вернуться к единственному надежному ориентиру — реке.

Река сама по себе не издавала ни звука, однако даже в темноте чувствовалась мощь этого извилистого тела фантастической змеи, раскинувшейся на равнине, с которой самым тщательным образом удалили всю растительность до последнего кустика и травинки, чтобы пограничники могли патрулировать эту местность. Здесь Мексика и Штаты соединялись сразу тремя мостами. Стоя на речном обрыве, я обнаружил, что музыка здесь кажется громче; действительно, она доносилась с мексиканского берега, как неуместный раздражающий шум вроде постоянно работающего радио в соседней квартире. Всматриваясь в речные воды, я вдруг подумал, какая отличная граница получается между странами благодаря реке. Вода — вещь нейтральная сама по себе, и прихотливое русло, отделяющее две нации, выглядит прямо-таки актом божественного промысла.

И вот теперь я не просто смотрел на южный берег, я смотрел на другой континент, другую страну, другой мир. Оттуда доносились звуки — музыка, и не только музыка, но и гудки автомобилей, и перекличка голосов. Граница казалась здесь более чем уместной: по ту сторону жизнь шла совсем по-иному, и, напрягая зрение, я смог различить верхушки деревьев, подсвеченные уличными фонарями, суету машин и источник громкой музыки. Людей я не увидел, но машины сами говорили об их присутствии. А дальше, за границей мексиканского города Нуэво-Ларедо, угадывалась черная даль — безликие, спрятанные в ночи республики Латинской Америки.

У меня за спиной взревел автомобильный мотор. Я испугался сначала, но тут же успокоился: это оказалось такси. Я назвал водителю свой отель и сел в машину, но на мою попытку заговорить с ним тот ответил каким-то невнятным бормотанием. Он понимал лишь свой диалект. Тогда я сказал по-испански:

— Здесь очень тихо.

Это было моей первой попыткой в этом путешествии говорить по-испански. Зато впоследствии я практически все время только и говорил по-испански. Однако в ходе повествования я буду стараться по возможности избегать испанских слов и переводить все на английский. Терпеть не могу такой каши, как, например: «Currambal — сказал campesino, доедая свою empanada в estancia…»[7]

— Ларедо, — отозвался водитель и пожал плечами.

— А где же все люди?

— На другом берегу.

— В Нуэво-Ларедо?

— Город для мальчиков, — ошеломил меня таксист английскими словами. И снова перешел на испанский: — В Зоне работает не меньше тысячи проституток.

Несмотря на нарочито круглую цифру, я ему поверил. И это, безусловно, объясняло, что происходит в этом городе. Как только стемнеет, мужское население Ларедо перетекает в Нуэво-Ларедо, оставив включенным свет. Именно поэтому Ларедо выглядел таким респектабельным, даже чопорным, дочиста вымытым под дождем: все клубы, бары и бордели находились по ту сторону реки. Очень удобно иметь район красных фонарей под боком, но в другой стране.

Но за этой географией двойной морали крылось гораздо больше, чем бросалось в глаза. Техасцы заняли лучший из этих двух миров, раз и навсегда постановив, что плотские утехи будут оставаться на мексиканской стороне международного моста. Под мостом течет река, как зримый аргумент в вечном споре между пороком и добродетелью. Мексиканцам же хватает такта укрыть Город для мальчиков за границей — еще один пример географии двойной морали. И это деление прослеживается буквально повсюду, ведь никто не захочет жить в доме по соседству с борделем. И тем не менее обе стороны одинаково нуждаются в существовании Города для мальчиков. Без проституции и наркотиков Нуэво-Ларедо не собрал был достаточно денег в муниципальном фонде, чтобы выращивать герань на клумбе вокруг памятника очередному взбесившемуся патриоту на городской площади. В наше время народные промыслы и песни под гитару приносят мало дохода, и в Нуэво-Ларедо давно никто не возит на продажу плетеные корзины. И в то же время Ларедо необходима неприкрытая порочность города-побратима, чтобы его церкви не пустовали. В результате Ларедо имеет аэропорт и церкви, а Нуэво-Ларедо — публичные дома и фабрики. Каждый народ придерживается того образа жизни, в котором наиболее компетентен. Превосходный образец экономической целесообразности, вполне в духе теории сравнительного преимущества, открытой основоположником экономики как науки Давидом Рикардо (1772–1823).