Александр Крон - Офицер флота

К о н д р а т ь е в. А ты и его обругал?

Г о р б у н о в. Обругал. Сначала держался, а как он начал про Катерину Ивановну расспрашивать - не стерпел.

К о н д р а т ь е в. Ну, а строго между нами - что там у вас?

Г о р б у н о в. Ты же все равно не поверишь.

К о н д р а т ь е в. Пожалуй, не поверю. А! Дело не мое! Ладно. Давай документы - это раз. А во-вторых, пиши мне рапорт.

Г о р б у н о в. О чем?

К о н д р а т ь е в. Кайся!

Г о р б у н о в. В чем?

К о н д р а т ь е в. В этом... ну, что допускал со своей стороны... Тебе видней. В чем находишь нужным. Может, тогда не снимут, обойдется как-нибудь. Ну по партийной линии, конечно, тебя будут драить. Где одно, там и другое.

Г о р б у н о в. Ну уж извините! Я уважаю партийное собрание и не желаю ломать перед ним комедию. Хорошенькая будет картинка: "Товарищи! Предоставим слово Горбунову. Покороче, товарищ Горбунов". Вылезает Витька Горбунов с постной рожей. "Товарищи, я допустил ошибку!" Голос с места (это ученый товарищ): "Грубую ошибку!" "Правильно, товарищи, мне сейчас вот здесь подсказывают - грубую ошибку. Я не хочу себя оправдывать...". Засим следуют оправдания. И честные люди, мои же товарищи коммунисты, сидящие на собрании, сразу увидят, что я вру, и будут меня презирать. И я первый не буду себя уважать. А не уважая себя, нельзя командовать кораблем. Нельзя.

К о н д р а т ь е в. Ну, а будешь упрямиться - снимут. Уж будто тебе не в чем покаяться. Безгрешных ангелов не бывает. Ладно. Подумай до завтра. А завтра в десять ноль-ноль быть у меня. Контр-адмирал вызывает.

Г о р б у н о в. Какой контр-адмирал?

К о н д р а т ь е в. Контр-адмирал Белобров. Обследует нашу бригаду. Грозный мужчина. Как начнет честить - держись. Так что - учти. Поосторожней с ним. Понял? Всё. У тебя есть что ко мне?

Г о р б у н о в. Есть. Я хочу, чтоб вернули на лодку пушку и приборы. И списанных бойцов. Пока я еще командир.

К о н д р а т ь е в. Опять за старое? Не знаю уж, кто ты такой, а вот я - ангел. Ангельское у меня терпение. И почему я такой хороший - сам понять не могу. Ведь по-настоящему за один твой доклад о нашем походе я с тебя должен голову снять... А с награждением теперь заглохло. Это неспроста.

Г о р б у н о в (улыбнулся). Ордена дает правительство. Ему видней.

К о н д р а т ь е в. Запомнил! Нет, ты объясни, почему я все это терплю?

Г о р б у н о в. Потому что я правду говорил.

К о н д р а т ь е в. Правду! Мало ли что правду! Просто я тебя люблю. Уж не знаю за что. Я человек простой, открытый... (Заметив прищуренный взгляд Горбунова, засмеялся.) Ну, ладно. На! (Протягивает руку.)

К а т я (вбежала, запыхавшись). Вы здесь? Живы? Боже, как я переволновалась.

К о н д р а т ь е в. Здравствуйте, Катерина Ивановна. И до свидания.

К а т я. До свидания.

Кондратьев выходит.

К а т я. Очень рада, что он ушел. Что с вами? Вы больны?

Г о р б у н о в. Не знаю. Может быть, немного простудился ночью...

К а т я. Так что же вы стоите здесь, на холоду? Подите сюда. (Дотрагивается до его лба.) Не могу понять. Жара как будто нет. А глаза нехорошие. Неприятности? (Пауза.) Терпеть не могу вашего Бориса Петровича.

Г о р б у н о в. За что вы его так невзлюбили?

К а т я. Оставьте, не смейте его защищать. И никакой он вам не друг. И вы сами на него сердитесь, но почему-то всегда защищаете.

Г о р б у н о в. Значит, друг, если сержусь. На чужих что проку сердиться?

К а т я. А на меня вы сердитесь когда-нибудь? Впрочем, можете не отвечать. Конечно, нет. Со мной вы всегда удивительно любезны. (Быстро обернулась.) Папа? Замерз?

Х у д о ж н и к (входит). Нет-нет. Только немного пальцы... Я обязательно должен еще сегодня поработать. Мне кажется, что я увидел правильно. Но надо закрепить увиденное...

Г о р б у н о в. Картину пишете?

Х у д о ж н и к. Нет. Я пишу обвинительный акт. Если это будет только картина, я брошу ее в огонь. Я хочу, чтобы у людей сжимались кулаки, когда они будут смотреть на этот кусок холста.

Г о р б у н о в. Можно взглянуть?

Х у д о ж н и к (нерешительно). Пожалуйста... Только ведь это не вполне закончено. А женская фигура на переднем плане... ее уж придется потом как-нибудь по памяти... (Поворачивает холст к свету.)

Г о р б у н о в (после очень длинной паузы). Да...

Опять молчание.

Х у д о ж н и к. Вы даже не знаете, Виктор Иванович, какую роль вы сыграли в моей жизни. Не будь вас...

Г о р б у н о в. Не надо. Это вам так кажется. Лучше дайте мне совет. Вы - старый, мудрый человек, вы знаете человеческое сердце. Скажите... (С усилием.) Вот если бы вам пришлось выбирать - сказать правду, рискуя потерять что-то очень для вас дорогое, или... Всегда ли человек должен говорить все, что у него на душе, или иногда он может... Нет, так вы не поймете. Мне нужно для себя решить... К сожалению, я не имею права рассказывать.

Х у д о ж н и к. Мне кажется, что я все-таки улавливаю, о чем вы говорите. Друг мой, я, вероятно, недостаточно разбираюсь в практической жизни. Но в искусстве я кое-что смыслю. Так позвольте, я буду говорить сейчас как художник. Ну, несомненно, когда имеешь дело с врагом, искренность может быть весьма неуместна. Не мне вас учить, тут вам и книги в руки. Но своему народу можно говорить только правду. Призвание художника в том, чтоб изображать мир так, как он его видит. Можно учиться у жизни видеть по-новому, но нельзя писать то, чего не увидел твой глаз художника, нельзя смотреть на мир глазами соседа. Правда не всегда легка. Но творения, созданные честной рукой, живут, они будят мысли и страсти, а все, порожденное модой, холодным расчетом, умирает быстро, и народ отворачивается от художника-дельца и проходит мимо его поблекших творений. И будь вы моим учеником, я сказал бы вам так: "Лучше ошибись, но не лги".

Горбунов молча кивнул головой. Пауза.

К а т я. Папа, зачем ты с ним говоришь? Он тебя даже не слышит. Он совсем болен.

Г о р б у н о в. Нет, я слышу. И я совершенно здоров. Только я устал. Очень устал.

Картина пятая

Февраль. Просторная, комфортабельная каюта на

плавбазе. Это - кабинет. Спальня находится рядом и

отделена тяжелой портьерой. Сквозь замерзшие

иллюминаторы льется яркий дневной свет. За письменным

столом сидит контрадмирал Белобров - пожилой грузный

человек сурового вида. Он глуховат на одно ухо,

говорит рокочущим басом. Перед ним лежит толстая кипа

бумаг. Здесь же Кондратьев - хозяин каюты.

К о н д р а т ь е в. Селянина звать, товарищ контр-адмирал?

Б е л о б р о в. А где он?

К о н д р а т ь е в. Ожидает в кают-компании.

Б е л о б р о в. Ну и пусть подождет. Горбунов вызван?