Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

А Геббельс все говорил. Его речь звучала в темпе стаккато. Он прошел хорошую школу и за годы почти ежедневных выступлений стал мастером ораторского искусства. Он далеко ушел от неловкого новичка, в его репертуаре появился запас эффектных приемов. Слова лились ровным потоком, а голос, некогда ломкий и лишенный теплоты, обрел новые оттенки и мог выразить любые чувства: презрение, негодование, ярость, боль, горечь.

Геббельс говорил. Его речь отличалась от речей Гитлера и других нацистов. Она была рациональной. Он пользовался рублеными фразами. То, что Гитлер выражал сотней слов, он укладывал в десяток. Он становился бесподобным, когда прибегал к иронии и пренебрежению, тогда он хлестал слушателей словами словно бичом. Может быть, ему и не удавалось доводить людей до экстаза, как это делал Гитлер, может быть, они приходили в исступление, но сохраняли толику здравого смысла, но Геббельс убеждал их по-настоящему.

В ту ночь в «Фарус-Зеле» Геббельс импровизировал или заготовил речь заранее? Много позже в учебнике для нацистских ораторов он учил: «Всякая речь должна быть вначале написана, но производить впечатление импровизации… В противном случае она не вызовет особого доверия у слушателей».

На следующий день вышли газеты с далеко не лестными комментариями. Но репортаж о «схватке» фигурировал на первых полосах, что и требовалось Геббельсу.

Через три дня в штаб-квартиру нацистов поступило 2600 заявлений о приеме в партию, и еще 500 человек желали вступить в СА. Геббельс уверился, что не ошибся в тактике, и продолжал ей следовать.

3

Геббельс организовывал и другие митинги в рабочих кварталах Берлина. Возьмем, к примеру, 4 мая. Тысячи плакатов вопрошали: «Народ нищает! Кто нас спасет? Якоб Гольдшмидт?»

Еврей Якоб Гольдшмидт был крупнейшим немецким банкиром и занимал пост главы Дармштадтского и Национального банков. Он собирался лично послушать посвященную ему речь. Но спешно созванный совет директоров счел это слишком рискованным, и вместо него послали секретаршу.

Преисполненный иронией Геббельс приветствовал собрание словами: «Добро пожаловать, рабочие Берлина. Добро пожаловать и вам, милая фрейлейн, секретарь Якоба Гольдшмидта. Прошу вас, не утруждайте себя и не записывайте каждое мое слово. Завтра ваш хозяин все прочитает в газетах».

Речь была выдержана исключительно в ироническом ключе. Геббельс демонстративно выпячивал свое желание избежать скандала. Но в толпе нашелся один человек, пожилой пастор, который прерывал Геббельса до тех пор, пока штурмовики не вытолкали его взашей. В больнице засвидетельствовали его травмы.

Геббельс опять попал на первые полосы. На сей раз он зашел слишком далеко – или кому-то так показалось. Сорок восемь часов спустя полицейский комиссар приостановил деятельность национал-социалистической партии в Берлине.

Аршинные заголовки. Наутро в комиссариат ворвался человек, запрыгнул на стол, сорвал висевший на стене указ, прокричал: «Мы национал-социалисты, мы не признаем ваш запрет!» – и исчез.

Заголовков стало еще больше.

Через несколько дней стало известно, что пастор уже давненько не отправляет службу. Его лишили прихода по причине частых запоев. Весь Берлин хохотал.

Опять заголовки. А вот что сталось с пылавшим от негодования священником после прихода к власти Гитлера: в 1934 году он стал руководителем бюро по найму рабочей силы в маленьком провинциальном городке, где до того занимал должность амтляйтера – мелкого нацистского чиновника.

4

Геббельс слишком хорошо знал, почему деятельность его партии временно запрещена. Со времени его приезда не проходило и дня без происшествий. Штурмовики приставали к ни в чем не повинным запоздалым прохожим и избивали их, каждый митинг заканчивался кулачными боями, не говоря уж о ряде политических убийств, в расследовании которых полиция безнадежно запуталась.

Оснований для запрета было предостаточно, но читателям Геббельса преподносили совершенно иную историю. Им внушали мысль, что запрет вызван резким ростом их влияния и страхом их противников. В статье «Мы не сдадимся!» Геббельс вот как трактует недавние события: «Скоро они перестали насмехаться. Они попытались опорочить нас и втоптать в грязь. А когда ни преследования, ни клевета не помогли им, они объявили против нас красный террор. Мы встретили их во всеоружии, и теперь они беснуются с пеной у рта. Теперь они прибегают к беззаконию и самоуправству. Запретив нас, они попрали свои собственные убеждения. Мы больше не существуем. Простым росчерком пера нас вычеркнули из жизни. Мы стали никем. Одного нашего имени и вида свастики оказалось достаточно, чтобы потрясти основы республики. Кто из нас думал, что мы настолько сильны?»

Финансовые благодетели Гитлера не приняли всерьез запретительные меры берлинской полиции. Одним из главных среди них был принц Август Вильгельм фон Гогенцоллерн, брат бывшего кронпринца. Он мог позволить себе быть щедрым: один только кайзер получил сто восемьдесят миллионов золотых марок – около сорока трех миллионов долларов – в возмещение взятых в казну имений. Другими «даятелями» были принц Кристиан фон Шаумбург-Липпе, великий герцог Мекленбургский и Гессенский, герцог Эрнст Август Брунсвик и некоторые потентаты помельче, да еще дюжина могущественных промышленников. Все они, казалось, верили в будущее нацистской партии.

В мае 1927-го, когда организация Геббельса якобы не существовала, на берлинской фондовой бирже, равно как и на других биржах Германии, разразилась «черная пятница». Познания Геббельса в экономике были ничтожны. Если Гитлер, знавший немногим больше, брал уроки и занимался самообразованием, то Геббельса нисколько не волновали хитросплетения международных финансов. Но он отдавал себе отчет в том, что рост популярности партий экстремистского толка возможен только в атмосфере постоянной неуверенности. Поэтому он, не теряя времени, протрубил на всю Германию, что положение угрожающее: «Поверьте, гибель у порога!»

Партия ушла в подполье, и Геббельс приступил к созданию подставных организаций. Он открывал безобидные на вид спортивные клубы под названиями «У тихого озера», «Чудесный желудь» или «Перелетные птицы 27-го года». Они были созданы единственно для того, чтобы послужить ему трибуной в активной политической деятельности. Но департамент полиции известил его, что по отношению к нему применен Redeverbot – запрет на публичные выступления, – поскольку властям они казались подстрекательскими. Под новое распоряжение полностью подпадала территория Пруссии, то есть большая часть Германии. Для Геббельса это был ощутимый удар, у него выбили из рук самое сильное и, пожалуй, единственное оружие – пропаганду.