Нина Молева - Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева

Ушла из жизни Варвара Петровна. Осталось в прошлом наказание за отклик на смерть Гоголя — одиночка в полиции и последующая ссылка в Спасское.

«Это время уже никогда не возвратится…»

Слова из письма Михаила Бакунина Тургеневу вернее — слова, которые должна передать Ивану Сергеевичу сестра Татьяна. Зима 1842 года. Бакунин имел в виду их студенческую юность в Германии, лекции блистательного гегельянца профессора Вердера и знакомство с платонической любовью Гете — знаменитой Беттиной фон Арним. Знал ли или хотя бы догадывался ли он, что связывало именно в это время двух таких близких ему людей? Скорее всего, нет. У Михаила Александровича иные интересы, иные масштабы ощущения жизни, да никто и не навязывает ему своих переживаний.

Не сложилось. Тогда не сложилось. А ведь Тургенев понимал, как много и безвозвратно он теряет. В человеческих отношениях ничего нельзя повторить или восстановить. Но ощущение одиночества, потери приходит только спустя восемь лет.

В доме на Остоженке. После ухода из жизни Варвары Петровны.

Казалось бы, такое небольшое усилие — разобраться с делами по наследству, определить доли свои и брата Николая: ведь они всегда понимали друг друга и оба не были корыстолюбивы. А дальше — полная свобода и устройство жизни по собственному разумению. И если предполагать великое чувство к Полине Виардо, то, само собой разумеется, немедленный выезд в Париж. Разве не знал он, что парижские друзья куда как нетерпеливо ждали решения его финансовых проблем. Может быть, бескорыстие вообще не присуще французам?

Но первое — опустевший после Варвары Петровны дом оказался на деле переполненным. Толпа дворовых, приживалок, доверенная «конфидентка» матери, «воспитанница», которая, по словам Тургенева, оказалась куда какой ловкой, пронырливой и расчетливой особой. Иван Сергеевич не успел оглянуться, как Николай Сергеевич уже был готов хлопотать, чтобы сохранить московский дом ради того, чтобы не нарушать привычного склада жизни Биби.

Первая мысль Ивана Сергеевича передать Биби, как несовершеннолетнюю, но с подобающим капиталом на попечение ее родного отца — Андрея Евстафьевича Берса. Так представлялось логичнее, но Берс категорически отказывается от выполнения отцовских обязанностей. Пусть они устраивают Биби, где хотят и как хотят. Бывший домашний врач женат, в 1845 году у него родился старший сын, будущий орловский вице-губерна-тор, а годом раньше будущая супруга Льва Николаевича Толстого. Его карьера — врач Московской Дворцовой конторы, лейб-медик. По счастью, его выручает один из медиков, берущий на себя хлопоты о Биби вместе с солидным заемным письмом, подписанным братьями Тургеневыми.

Приживалки просят переместить их в Спасское — «доживать век», но Иван Сергеевич остается непреклонным: только известное выходное пособие — видеть их он не хочет. Все дворовые получают вольную, и вдруг Тургенев оказывается в брошенном доме, где ничего не осталось от привычного распорядка, нельзя и не у кого добиться самовара, тем более обеда. «Я привык жить в пустых домах», — сколько раз он будет возвращаться к этому ощущению.

И при всем том Иван Сергеевич не хочет трогать комнаты матери. Сам не перебирается на удобный первый этаж, привычно поднимаясь по «крутехонькой», по выражению «папаши Щепкина», лесенке «на свою антресоль». Даже с гостями, которых неожиданно оказывается так много. В уютной зале первого этажа проходит только соревнование певцов, легшее в основу одноименного рассказа: между собой соревнуются художник Кирила Горбунов и один из соавторов Козьмы Пруткова — Жемчужников.

Письма в Париж пишутся почти так же регулярно, как прежде. Почти — потому что с некоторыми задержками, опозданиями, с явно меньшей охотой. В конце концов, в них хозяйственно-финансовые отчеты, справки о театральных успехах, но и только. Трудная душевная жизнь, работа мысли и чувства остаются невысказанными.

«Вчера я обещал вам рассказать, — пишет он Виардо, — почему я оставался в Москве гораздо дольше, чем предполагал… Надо было удалить из нашего дома двух женщин, беспрестанно вносивших туда раздор. По отношению к одной из них это было нетрудно (она — вдова лет 40, которая была при матери в последние месяцы ее жизни). Ее мы щедро вознаградили и попросили найти себе иное местопребывание. Другая — та молодая девушка, которую моя мать удочерила: настоящая г-жа Лафарж, лживая, злая, хитрая и бессердечная. Невозможно изобразить вам все зло, которое наделала эта маленькая гадюка. Она опутала моего брата, который по своей наивной доброте принимал ее за ангела; она дошла до того, что гнусно оклеветала своего родного отца, и потом, когда мне совершенно случайно удалось поймать нить всей этой интриги, созналась во всем и при этом держала себя так вызывающе, с такой наглостью и самоуверенностью, что я не мог не вспомнить Тартюфа, когда он, со шляпой на голове, велит покинуть Оргону собственный дом. Невозможно было оставлять ее дольше у нас, но все же мы не могли и выгнать ее на улицу… Ее родной отец отказался взять ее к себе (он женат, у него большая семья)… но, к счастью, нашелся один человек, доктор, друг отца этой девицы, который согласился взять на себя заботу о ней… Мы с братом выдали ей заемное письмо на 60 000 франков из 6 % с уплатой через 3 года, весь гардероб моей матери и пр. и пр… Не знаю, что вышло бы из пребывания ее у моего брата, но знаю только… что лишь теперь, когда здесь ее нет больше, мы вздохнули свободно. Что за дурная, извращенная натура в 17 лет!.. Признаюсь вам все-таки, что я не создан для подобных дел! Я вкладываю в них достаточно хладнокровия и решительности, но это ужасно расстраивает мне нервы. Я слишком привык жить с хорошими и порядочными людьми. Я не боюсь злобы и особенно коварства, но они возмущают мне душу. В течение этих двух последних недель я совершенно не мог работать».

В памяти раз за разом встают эпизоды прошлого. Годы пребывания в Берлинском университете: «Я бросился вниз головою в «немецкое море» долженствовавшее очистить и возродить меня». Это близость со Станкевичем, Грановским, Бакуниным (одновременно с ними слушает лекторов молодой Маркс) и по вечерам бесконечные споры, в результате которых идеалом мировоззрения для них становится система великого философа Георга Гегеля (в противовес Марксу).

В контекстах лекций Тургенева изложение сущности теорий философов нового времени — Шеллинга, Канта, Фихте, Якоби, Лейбница, Декарта, Спинозы, Гоббса, которые, как можно предположить, читал его любимый преподаватель профессор Карл Вердер. Вердеру принадлежал большой труд по логике Гегеля и вместе с тем он считался специалистом по немецкой и английской литературе.