Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих
Два дня тому назад днем послышались выстрелы зениток. Только после того, как стрельба прекратилась, была объявлена воздушная тревога. В продолжение ее не прозвучало ни одного выстрела. Затем объявили отбой. Через четверть часа зенитки опять захлопали, но на это никто не обращал внимания.
Оригинальная система.
Был на кинофильме «Парад на Красной площади». Сталин говорил речь. Я смотрел на его слегка обрюзглое непоколебимо-спокойное, холодное лицо с черными, строгими и проницательными глазами. Ни тени волнения. Ни малейшего намека на то, что всего в нескольких десятках километров отсюда разъяренная гитлеровская армия изо всех сил рвется в Москву. Что за нечеловеческая выдержка, спокойствие и уверенность! Гигант. Поистине он имеет право с великолепным сарказмом и презрением называть тех, перед которыми дрожит весь мир, – «самовлюбленными берлинскими дурачками».
Не только Германия, но и вообще Европа никогда не знали, не понимали и всегда недооценивали потенциальные силы русского народа. Буржуазные политики и государственные деятели обычно упускают из виду такой громадного значения фактор, как психология, дух, сердце народа.
Англичане были потрясены тем, что Красная армия не рассыпалась после первых ударов бронированной германской машины, а продолжала успешно сопротивляться. Даже этого они от нас не ожидали. Черчилль1а глубокомысленно высчитывает, что только к концу 43-го года силы союзников будут превышать силы Германии и ее вассалов. У нас на сей счет иное мнение. Если наступление будет продолжаться в том же темпе, летом нынешнего года, я уверен, Германия капитулирует. Главное, сломать дух гитлеровской армии. А это уже не за горами.
Прошедший 1941 год был годом великих испытаний. Мы перенесли их с честью. Мы многое выстрадали, многое узнали, многому научились. И прежде всего – мы узнали самих себя.
1942 год будет годом победы.
6 января
Два дня уже бездельничаю в штабе Западного фронта в ожидании попутной машины, которая доставит меня в нужное место. Буду работать в армейской газете при новой армии – 1-й Ударной. Газета, как сообщили мне в Политуправлении фронта, новая и слабенькая. Здесь ею недовольны.
Прощаясь со мной, Дедюхин сказал, что я буду представлен к повышению – получу вторую «шпалу».
– Работали вы неплохо, отзыв о вас хороший.
Папа очень доволен, гордится мною. Предрекает мне к концу войны чин полковника. Провожал, помогал мне нести вещи.
Дедюхин сказал мне, как добраться до места назначения. Во-первых, я должен явиться в штаб фронта. Туда доставит меня попутная машина из «Красноармейской правды» – газета печатается в Москве. Ехать пришлось недалеко, километров тридцать на запад. Отсюда я поеду назад, опять через Москву, и затем сверну на север.
Перед самым отъездом из дома пришли два письма от Ади2. Жив, здоров. По-прежнему в том же положении. Общий тон этих кратких, написанных на клочках бумаги писем деловой и, я бы сказал, бодрый. Сильно был я обрадован и за брата, и за маму, которая места себе не находила, тоскуя и тревожась за его судьбу. Больше полугода от Ади не было никаких известий.
При мне же пришло письмо от Ксаны3, где она подробно описывает, как они живут втроем на Тирлянском заводе в Башкирии. Место глухое, живописное и, главное, тихое. Продуктов вдоволь, цены низкие, жизнь мирная и спокойная. Кира4 учится прясть, вязать, помогает Ксане по хозяйству. Кажется, пока не скучает. После всего, что перенесла девочка за этот год, после всех ударов и потрясений, это именно та обстановка и та жизнь, которая ей нужна.
Штаб расположился в каком-то бывшем санатории, среди большого парка. Декоративные ели и сосны, овраги, мостики. Трехэтажный дом Политуправления весь в желто-зеленых разводах – камуфляж. Остальные здания выкрашены либо так же, либо в белый цвет.
В подвальном этаже Политуправления общежитие для командированных. Среди старших политруков и батальонных комиссаров, отчисленных в резерв и с нетерпением дожидающихся нового назначения, нахожусь и я. Спим на койках с пружинными кожаными матрасами. Ходим в столовую. Завтрак, обед и ужин обходятся рублей в десять в день. Кормят хорошо – мясные блюда в большом выборе. В Москве, где пробыл почти две недели, все время у меня было чувство недоедания. Сейчас я наверстываю упущенное. Торопиться мне некуда, фронт от меня не уйдет, начальство само знает, когда меня отправить. Я не очень огорчен вынужденным бездельем, тем более что свободное время дает мне возможность писать большой очерк для «Известий» о конногвардейцах.
В один из последних вечеров моего пребывания в Москве внезапно за окном послышался грохот, и стекла так затряслись, что я подумал: сейчас вылетят. Немецкий самолет сбросил поблизости сразу несколько бомб. Одна упала на углу переулка Островского, как раз у самого посольства (кажется, австрийского), другая – на Гагаринском, третья как будто там же. В окружающих домах стекла выбиты. А морозы стояли тридцатиградусные.
Информбюро не только не сообщило об этом налете, но даже на следующий день опровергло заявление германской печати о бомбежках Москвы.
Нехорошо.
Вообще, Кропоткинский район, где живут мои старики, то и дело подвергается бомбежкам. Все окна в соседних домах зашиты фанерой. Одна из бомб разорвалась во дворе музея Льва Толстого. Не везет старику! Штукатурка, придававшая зданию вид каменного, отвалилась, и стал виден бревенчатый сруб. С одного дерева воздушной волной сорвана вся кора, дерево стоит совершенно голое.
В этом районе находятся штаб Московского военного округа и Академия Генерального штаба. В первом здании, ныне пустующем, все окна забиты фанерой.
Тревожусь за своих.
8 января
Четвертый день «все в той же позиции». Начальник отдела кадров, полковой комиссар Заславский, принял меня хорошо и сам как будто человек симпатичный, но его целыми днями нет. Когда будет машина – неизвестно. Начинаю нервничать, тем более что ПУР5 дал уже телеграмму в редакцию о моем приезде. Пока что живу действительно как в санатории. Летом здесь, наверное, чудесно. Усиленно питаюсь. Вчера за обедом давали даже пиво. Я получил два стакана. С удовольствием помылся в хорошей бане. Неплохо живут в штабе фронта. По коридорам Политуправления шныряют машинистки – круглозадые девочки в шинелях и сапожках.
Политработники, находящиеся в резерве, живут здесь иные по две недели. Я, конечно, в ином положении. Народ боевой, побывавший во всяких передрягах. Интересные рассказы. Запомнился мне рассказ о крестьянке, которая нашла в поле, в снегу разбитый германский самолет и около него летчика с переломленными ногами. Женщина несколько раз приходила к нему и била палкой, так и добила.
Эта же колхозница два дня держала у себя в погребе под картошкой
