Булгаков и Лаппа - Бояджиева Людмила Григорьевна
Они вышли на улицу и направились домой. Михаил молчал.
— О чем ты думаешь?
— Об Иуде. С ним не так все просто… В Новом Завете приводятся два различных рассказа о конце, постигшем Иуду. Согласно первому Иуда в порыве раскаяния попытался возвратить тридцать сребреников первосвященникам. Когда же те отказались их взять, Иуда, «бросив сребреники в храме», пошел и удавился. На эти деньги первосвященники купили землю горшечника, чтобы устроить там кладбище для чужеземцев. А вот по другой версии Иуда сам купил на неправедные деньги землю, «и, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его». По обеим версиям эта земля получила название «земля крови».
— В любом случае его постигло наказание за предательство.
— Постигло… постигло… — Михаил задумался и больше за всю дорогу не сказал ни слова. «Значит, так ему надо — размышлять на свободе», — объяснила себе Тася.
Он неожиданно обнял ее: — Невероятно здорово, что ты рядом. С тобой так хорошо думается.
Варвара Михайловна старалась сблизиться с невесткой, но все было против этого. Молодые частенько приходили обедать на Андреевский спуск, что означало, однако, не столько желание нанести визит семье Булгаковых, сколько полное опустошение кошелька сумасбродной пары. Варвара Михайловна знала, что стряпня ее кухарки не нравилась Тасе, что молодые в штыки воспринимают ее советы или расспросы. За столом неизбежно возникало напряжение.
На Рождество Тася ездила домой. Мать подарила ей золотую цепочку толщиной в палец и длинную, как веревка. Вещь произвела впечатление на семейство Булгаковых, не позволявших себе подобных покупок. И вот однажды за обедом, окинув невестку внимательным взглядом, свекровь заметила отсутствие браслета, золотой цепи и даже именных, заказанных ею обручальных колец.
— Извините, мои дорогие, но я не могу не поинтересоваться… — Варвара Михайловна с трудом сдерживала раздражение. — Куда подевались подаренные вам украшения? А кольца? — Варвара Михайловна с ужасом подумала о том, что вещи проданы.
— Все в ломбарде, — призналась Тася и гордо вскинула голову: — Зато мы никому не должны!
— Мама, вам не стоит беспокоиться, у нас свои порядки. Свои привычки и траты. Пусть вас не волнует судьба Тасиных украшений. Я заработаю, и мы все вернем.
В самом деле, «драгоценности» Таси довольно часто попадали в ломбард и возвращались обратно. Вот уж пустяки, что пока немного не хватает денег на удовольствия! Жизнь была чудесна, и будущее расцветало яркими красками.
Исторический слом был уже совсем близко. Двуглавый орел Российской империи еще гордо реял над просторами крепнущего государства, колосилась тяжелая пшеница на крестьянских полях, лился из доменных печей расплавленный металл. Еще объедались мороженым будущие солдаты, шумели кронами сосенки, не ведавшие, что вскоре пойдут на простенькие гробы. Но уже гибельным крестом сошлись планеты над Россией — локомотив истории на всех парах мчал страну к катастрофе.
18
28 июля 1914 года на солнечную площадь боснийского городка Сараево выехал открытый черный «паккард». Наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд с супругой совершали дружественный визит. Из-под копыт лошадей взмывали в ясное небо стаи голубей, толпа граждан кричала «Ура!», размахивая букетиками цветов. Выстрел прозвучал почти неслышно. Кровью залило бело-золотой мундир убитого эрцгерцога. Полиция схватила мрачного мужчину, одетого во все черное. Гаврила Принцип, участник движения «Млада Босния», сознательно пошел на смерть, убив молодого наследника престола.
Австрия предъявила ультиматум Сербии, Россия — Германии, а вместе с Россией Англия и Франция. События разворачивались с молниеносной быстротой, к концу августа в войну было втянуто восемь государств, а концу года к ним присоединились Япония и Османская империя (Турция). «Так начинался не календарный, а настоящий двадцатый век», — писала Ахматова.
Мировая война. Что это такое, знали пока только военные министры и солдаты, отправленные на фронт. Обычные киевляне приняли начало Первой мировой за очередной политический трюк. Обыватели пребывали в сладкой дреме, не заметив, что оказались на краю пропасти. Все газеты кричали о катастрофе, но кто из нормальных людей верил газетам? Прилавки по-прежнему ломились от обилия разнообразной снеди. Не чувствовался дефицит одежды или лекарств. Жизнь не изменила своего вальяжного, благополучного течения…
После библиотеки Михаил решил пройтись по Крещатику; надеясь встретить там Тасю. У витрины дамской парикмахерской он остановился, читая по привычке смешные объявления:
«Цветочный О-ДЕ-КОЛОН всех запахов. Придворный поставщик Ее Величества Марии Александровны великой герцогини Саксен-Кобург-Готской и испанского королевского двора. Товарищество Брокар и Ко в Москве». «Germandree — порошок в сливках и на листках. Секрет красоты, чудно благоухающая, незаметна на лице, безвредна и вполне гигиенична». «Массаж лица и уничтожение морщин аппаратом Симане исполняет дама из Вены г-жа Завгайм в дамской парикмахерской Титуса Каливода и на дому».
Михаил достал блокнот, записал смешные формулировочки — пригодятся для скетча. И тут увидел сквозь толстое стекло, подернутое дымкой газовой шторы, Тасин профиль. В момент он оказался рядом, несмотря на окрики швейцара и вопли парикмахерш.
— Мне прекрасно известно, что это зал для дам. Но эта дама — моя жена! — вырывался он из цепких руте швейцара. Тася сидела в высоком кресле, по спине струились распущенные волосы. Рядом с ножницами на изготовку замерла дородная мастерица в элегантном платье со взбитыми стрижеными волосами цвета «Таити».
— Мишенька! — Тася заулыбалась, заметив его в зеркале. — Хотела сюрприз тебе сделать — модную стрижку.
— Нет, дорогая, если у супругов все общее, то и эта коса — моя. И я не хочу ее лишиться. Извините, мадам-с! — Отстранив даму с ножницами, он взял Тасю за руку и вывел на улицу.
На них оглядывались. Зардевшаяся Тася пыталась скрутить распущенные волосы в жгут.
— Деспот! У меня муж — деспот! — полушутя жаловалась она. — Даже не думала, что тебе моя внешность так безразлична.
Но Михаил не слышал. Устремив взгляд вперед, он сжал ее руку выше локтя:
— Смотри! Они идут!
По мостовой под цветущими липами строем шли новобранцы. Юнкерские фуражки на стриженых головах, скатки через плечо. Ушастые мальчишки в новенькой форме. Кое-кто косил глазом на раскрасневшуюся девушку с русалочьими волосами.
— Ты понимаешь, что происходит, Тася? Ты понимаешь? Мы шутим, делаем прически, ходим в ресторан, на концерты, а эти парни, мои сверстники, идут на фронт. Там в них будут стрелять. По-настоящему! Игры кончились. И кто-то сейчас видит в последний раз этот летний вечер и женщину с волосами колдуньи. Их убьют, Тася! — Михаил сжал кулаки, и, казалось, он готов был кинуться вслед прошедшей мимо шеренги.
Глаза Таси наполнились слезами.
— Прости меня, дуру, Мишенька! Мне так хочется радоваться! Хочется мира, веселья, хочется всего самого лучшего! Я просто не умею думать ни о ком, кроме тебя, дура несчастная! — И она разрыдалась на его плече.
— «Germandree — порошок в сливках и на листках. Секрет красоты, чудно благоухающая, незаметна на лице, безвредна и вполне гигиенична», — машинально пробубнил Михаил с мрачным, каменным лицом.
В августе Миша и Тася поехали в Саратов. Евгения Викторовна организовала небольшой госпиталь на двадцать коек, куда Михаила оформили медбратом. Тася кормила раненых, таскала ведра с едой, старалась быть рядом с мужем. Сознание сопричастности с заботами Михаила делало ее сильной. Эта была, в сущности, игра в помощь фронту. Со своими ролями они справились с честью, понимали друг друга с полуслова и почти не ссорились.
В Киеве жизнь пошла по-прежнему — радостно и бурно. Где-то гремели бои, а в комнатках молодой четы собирались друзья, и не было конца веселью. Силы бурлили, жизнь манила радужной перспективой, молодость не воспринимала мрачных красок…
