Прошедшее время несовершенного вида… и не только - Гриша Брускин

– Гриша, ты не должен давать эту работу на аукцион Sotheby’s. Продай ее мне, и она будет висеть в лучшем музее мира – Гуггенхайме.

В качестве доказательства бизнесмен достал папку и, раскрыв, протянул ее мне.

Я увидел на компьютере напечатанный список:

Калинин – «Тэйт галери»

Плавинский – Национальная Вашингтонская галерея

Штейнберг – музей «Модерн Арт»

Янкилевский – Метрополитен

Булатов – «Фрик колекшен»

Пурыгин – Центр Помпиду

…

Наконец я добрался до себя: Брускин – Гуггенхайм.

Я его прогнал.

Все под контролем

1 июня 1988 года в уже упомянутом зале на Каширке состоялся мой перформанс «Рождение героя».

По сценарию, у меня на руке была красная повязка дружинника.

Перед самым началом я вышел на улицу перекурить.

Подъехала милицейская машина, вызванная каким-то доброхотом. Приняв меня за всамделишного дружинника, милиционер спросил:

– Ну, что там происходит?

– Все под контролем, – правдиво ответил я.

Менты отвалили.

Фашисты

Выставка «Художник и современность» разбудила спящий муравейник московской художественной жизни.

На выставке я впервые в своей жизни встретил арт-дилера – симпатичного чикагского галериста Билла Струве, с которым мы начали сотрудничать.

В Москву, почуяв новый свежий воздух, потянулись западные коллекционеры, арт-дилеры и музейщики.

Власти, в свою очередь, сообразили, что на недавно презираемом искусстве можно зарабатывать неплохие деньги.

Музей изящных искусств города Берна решил организовать выставку художников московского андерграунда. В связи с этим в Москву приехал директор музея Ганс-Кристоф фон Тавель.

Посетив мастерские художников совместно с швейцарским дипломатом Мартином фон Вальтерскирхеном, он отобрал работы, включая мою большую картину «Логии».

Выставка впоследствии была названа «Живу – Вижу» по одноименной картине Эрика Булатова.

Министерство культуры решило воспользоваться случаем и навязать заграничным гостям ряд официальных художников.

Швейцарцы ответили вежливым отказом, после чего министерские чинуши стали величать их не иначе как фашистами.

Гласность не вседозволенность

Отобранные произведения должны были быть одобрены специальной комиссией Министерства культуры.

Незадолго до заседания комиссии меня вызвал к себе высокопоставленный чиновник министерства, ответственный за культурный экспорт.

Чиновник сообщил: накануне вышедшая «Правда» оповестила советских людей, что «гласность не вседозволенность», и настоятельно посоветовал мне отказаться от участия.

Экспорта такого рода идей на Запад страна не допустит.

Хитрость

Это была первая музейная выставка, и участие в ней представлялось мне очень важным.

Посоветовавшись с фон Тавелем, мы решили пуститься на хитрость. Приготовив мыльный раствор и нанеся его на масляную поверхность тридцати пяти панелей, из которых состояла картина, я на обезжиренных холстах гуашью написал невинные мотивы.

Приглашенный из Швейцарии музейный реставратор сфотографировал фрагменты до и после экзекуции.

Преображенное произведение предстало перед глазами членов высокой комиссии и было одобрено.

Когда картина прибыла в Берн, реставратор взял теплую воду, вату и, смыв гуашь, легко восстановил оригинал.

Истинная духовность

Эдик Штейнберг со своей женой Галей Маневич первыми среди неофициальных художников побывали в Париже на персональной выставке Эдика в галерее Клода Бернара.

Вернувшись и критикуя Францию за коммерциализацию искусства, он время от времени забывался и переходил на восторженный тон.

Доходил до того, что, мол, неплохо было бы там и пожить.

– Эдик, – строго напоминала Галя, – истинная духовность – в России.

Внес предложение

Штейнберг был включен в состав участников выставки «Живу – Вижу». Решив, что его работы собираются показать не должным образом, он отказался участвовать.

Два фона – г-н фон Тавель и г-н фон Вальтерскирхен – пришли к художнику домой уговаривать изменить решение.

Не зная иностранных языков, Эдик попросил Алесю быть переводчиком.

Швейцарцы сказали, что Штейнберг замечательный и важный художник и что выставка без его произведений будет неполной.

Алеся перевела.

Принявши перед этим слегка «на грудь», Эдик обратился к Алесе. Забыв, что перед ним женщина, он внес предложение:

– Старик! Переведи – пусть идут в жопу!

Алеся перевела:

– Господин Штейнберг благодарит, но не считает свое участие в выставке возможным.

À la Марина Абрамович

Моя мастерская находилась в самом центре Москвы, на площади Маяковского, на чердаке трехэтажного дома пушкинских времен.

Вход был со двора, с черной лестницы, и являл собой разительный контраст с фасадом, который выходил на улицу Горького и выглядел на редкость симпатично.

Невообразимую грязь двора, включавшего классическую гоголевскую лужу, удачно дополняли контейнеры с обглоданными костями à la Марина Абрамович, которые выносили из бывшего внизу магазина «Колбасы».

Недобрые серые крысы время от времени шныряли из контейнера в подъезд и обратно.

Предпринимательница

Дом был по большей части выселен и предназначался уже в течение лет тридцати под снос.

Кроме меня в подъезде, в опустевшей коммуналке, оставался один жилец – Аделина Анисимовна Рубинштейн.

Нуждаясь в средствах, пенсионерка Аделина Анисимовна решила организовать нехитрый бизнес.

Подобрав на улице бездомных собак, которые ей показались перспективными, старушка задумала получить породистых щенков, наладить продажу и заработать.

Начало было на редкость удачным: собаки, взявшись за дело, тотчас принесли дюжину очаровательных созданий.

Больная и старая Аделина Анисимовна была не в состоянии выводить их на прогулку. Вместо этого предпринимательница, открыв дверь, предоставляла им свободу.

Стая была не дура и, не желая вступать в неравную схватку со злыми крысами, использовала нашу общую лестницу.

Попытавшись поначалу убирать за собаками, Рубинштейн быстро поняла, что это ей не по плечу, и махнула рукой.

Минное поле

В начале лета 1988 года мне позвонили из Министерства культуры и попросили принять знаменитого коллекционера, бывшего издателя журнала «Штерн» Генри Наннена.

Встречу назначили на 8:30 утра.

Войдя в темный подъезд за пять минут до предстоящего визита, я почувствовал неважный запах. Далее путь наверх представлял собой минное поле: собаки, видимо, только что отгуляли свое.

Предпринимать что-либо было уже поздно, и, войдя в мастерскую, я стал смотреть в окно, ожидая гостей.

Иностранный след

Вскоре, разгоняя крыс, во двор вплыл черный сверкающий правительственный лимузин.

Из него вышел отлично одетый седовласый господин в сопровождении секретаря и работника министерства.

Когда гости вошли, я по их следам с облегчением заметил, что делегация удачно проскочила «минное поле».

Встреча прошла отлично. Растроганный моими работами до слез, Наннен демократично, но неосторожно уселся на пол, чистота которого явно оставляла желать лучшего.

Купив две картины, коллекционер откланялся.

Подождав десять минут и вооружившись фонариком, я выглянул на лестницу.

В каждой собачьей куче я обнаружил четкий иностранный след.