Запасной - Принц Гарри, Герцог Сассекский
20.
Не помню, кто первый использовал это слово. Наверное, кто-то в прессе. Или один из моих учителей. Как бы то ни было, за него ухватились и начали повторять. Я не прошел кастинг в Душещипательную королевскую мелодраму. Это мнение стало догмой задолго до того, как я достиг возраста, когда можно пить пиво (на законных основаниях). .
- Гарри? А, он непослушный.
Это стало течением, против которого я плыл, встречным ветром, против которого летел, ежедневными ожиданиями, которые я не надеялся когда-нибудь поколебать.
Я не хотел быть непослушным. Я хотел быть благородным. Хотел быть хорошим, усердно работать, вырасти и делать что-то важное в жизни. Но любой грех, проступок, неудача становилась поводов для использования этого набившего оскомину ярлыка, вызывала то же самое общественное осуждение и укрепляла общепринятое мнение о моем врожденном непослушании.
Всё было бы иначе, если бы я получал хорошие оценки. Но я их не получал, и все об этом знали. Мои табели успеваемости были в открытом доступе. Всё Британское Содружество знало о моих трудностях в учебе, я стал учиться еще хуже из-за высоких требований Итона.
Но никто не обсуждал другую возможную причину.
Мама.
Для учебы и концентрации необходимо задействовать ум, а в подростковом возрасте я вел тотальную войну с самим собой. Я постоянно пытался отогнать мрачные мысли и низменные страхи - свои самые дорогие воспоминания. (Чем теплее воспоминание, тем глубже боль). Я нашел способы этого добиться, некоторые - здоровые, некоторые - нет, но все - достаточно эффективные, а когда они были мне недоступны, например, когда я должен был сидеть спокойно с книгой, у меня начиналась паника. Естественно, я избегал таких ситуаций.
Любой ценой я избегал спокойного чтения книг.
В один прекрасный момент меня осенило, что основа образования - память. Список фамилий, колонка цифр, математическая формула, красивое стихотворение - чтобы это выучить, нужно загрузить это в ту часть мозга, в которой хранится информация, но это была именно та часть мозга, работе которой я сопротивлялся. Моя память работала неравномерно с тех пор, как исчезла мама, память следовала своему замыслу, и я не хотел ее перенаправлять, потому что память равнялась скорби.
Забвение было бальзамом.
Также возможно, что мои воспоминания о борьбе с памятью из тех времен ложны, потому что я действительно помню, что очень хорого запоминал некоторые вещи, например, длинные отрывки из «Айса Вентуры» или «Короля Льва». Я часто повторял их про себя и цитировал друзьям. Кроме того, есть фотография, на которой я сижу в своей комнате, за своим выдвижным столом, а среди полочек и хаотично разбросанных бумаг стоит мамина фотография в серебряной рамке. Значит, несмотря на то, что я четко помню, что хотел ее забыть, я стойко пытался ее не забывать.
Хотя мне было сложно быть непослушным и глупым - это причиняло боль папе, поскольку доказывало, что я являюсь его противоположностью.
Больше всего его беспокоило, что я избегаю книг. Папа не просто любил книги - он их обожествлял. Особенно - Шекспира. Он обожал «Генриха V». Сравнивал себя с принцем Халом. В его жизни было несколько Фальстафов, например, лорд Маунтбаттен, его любимый двоюродный дедушка, и Лоуренс ван дер Пост, вспыльчивый последователь Карла Юнга.
Когда мне было примерно семь-восемь лет, папа поехал в Стратфорд и произнес пылкую апологию Шекспиру. На том месте, где родился и умер величайший писатель Британии, папа обрушился с обвинениями на школы за пренебрежение пьесами Шекспира, сокрушался, что Шекспир исчез из британских классов и из коллективного бессознательного нации. Эту пылкую речь папа усеял цитатами из «Гамлета», «Макбета», «Отелло», «Бури», «Венецианского купца», он вырывал строки из разреженного воздуха, словно лепестки одной из собственноручно выращенных роз, и бросал их аудитории. Это было позерство, но вовсе не пустое. Папа хотел донести мысль: «Вы все должны быть способны так делать. Вы все должны знать эти строки. Они - наше общее культурное наследие, мы должны их защищать и лелеять, а вместо этого мы позволяем им погибнуть».
Я всегда понимал, что папу очень расстраивает моя причастность к орде, пренебрегающей Шекспиром. Я пытался измениться. Открывал «Гамлета». Хм: одинокий принц, одержимый тенью мертвого отца, наблюдает, как мать влюбляется в узурпатора власти его умершего отца...?
Я с грохотом захлопывал книгу. Нет уж, спасибо.
Папа никогда не прекращал свою борьбу за правое дело. Он начал проводить больше времени в Хайгроуве, своем поместьи в Глостершире площадью 350 акров, а оно находилось совсем рядом со Стратфордом, так что он взял себе за правило время от времени возить меня туда. Мы приезжали без предупреждения, смотрели пьесу, которая шла в тот день - для папы это не имело значения. Для меня - тоже, хоть и по другой причине.
Всё это было сущей пыткой.
Сначала я долго не понимал, что происходит и что говорят на сцене. А когда понял, это оказалось для меня еще хуже. Слова пылали. Слова тревожили. С чего бы мне хотелось слушать об убитом горем королевстве, «влекомом на вершину скорби»? Вот что я думал в августе 1997 года. С чего бы мне захотелось размышлять о том непреложном факте, что всё живое должно умереть, «естественным путем вернуться в вечность...»? У меня не было времени думать о вечности.
Помню, одно литературное произведение мне понравилось, я им даже наслаждался - это был тонкий американский роман. «О мышах и людях» Джона Стейнбека. Нам его задали читать на отделениях английского.
В отличие от Шекспира, Стейнбек не нуждался в переводчике. Он писал на понятном простом разговорном языке. И главное, был лаконичен. «О мышах и людях» - 150 бойких страниц.
Меня привлекал развлекательный сюжет. Два чувака, Джордж и Ленни, слоняются по Калифорнии в поисках работы, чтобы собраться с силами, пытаясь преодолеть свою ограниченность. Оба они - не гении, но проблема Ленни, кажется, посерьезнее низкого IQ. Он носит в кармане дохлую мышь и гладит ее пальцем, чтобы успокоиться. Кроме того, он так сильно любит щенка, что убивает его.
Это была история о дружбе, о братстве и толерантности - в романе было много тем, которые оказались мне созвучны. Джордж и Ленни напоминали меня и Уилла. Два приятеля-кочевника вместе преодолевают испытания и прикрывают друг друга. Один из героев Стейнбека говорит:
