Путь. Автобиография западного йога - Джеймс Дональд Уолтерс
Сократившийся коллектив студентов состоял преимущественно из вновь прибывших. Это обстоятельство не очень способствовало поддержанию почитаемых здесь традиций, таких, как «прописка» новичков. Когда горстка старшекурсников появилась в нашей спальне, чтобы приобщить нас к этому древнему ритуалу, мы встретили их другим старинным американским обычаем: стремительным натиском. С веселым гиканьем, летящими подушками, энергичными пинками, с опрокидыванием стульев, мы оттеснили их вниз по лестницам и выдворили в конце концов из здания. После этого они совершенно оставили нас в покое, решив, что во время войны более опытные и мудрые головы должны принести некоторые жертвы во имя мира.
Численно мы, новички, доминировали, и поэтому я сформировал футбольную команду. Одной из моих проблем в школе Скарсдейла, кроме слишком легкого веса, было неумение правильно бросить мяч; мои руки так малы, что я не мог как следует ухватить его. В «Хэверфорде» наш тренер «Папаша» Хэдлтон решил эту задачу, назначив меня полузащитником. Полагаясь больше на скорость, чем на вес, я понял, что смогу столкнуть более мощных противников, когда они только готовились занять нужную позицию, чтобы остановить меня. Затем я прорывался через линию защиты и успевал опередить другого игрока, прежде чем он мог набрать скорость. Левый защитник, мальчик по имени Мейсен, был такой же легковес, как и я. Газета нашего колледжа вскоре прозвала нас «чарующими стражами».
Самого большого успеха в сезоне я добился к концу одной игры. До какого-то момента ни одна из команд не смогла забить гол. Наконец, в отчаянном маневре, мы подготовили прорыв далеко за центр поля. Моей задачей было мешать игрокам противника. Мы благополучно миновали нашу половину поля и были уже почти на «территории противника», когда два игрока команды соперников кинулись на перехват. Я готов был блокировать одного из них, надеясь, что наш нападающий сможет уйти от другого. И в этот момент я наступил на развязавшийся шнурок ботинка! Растянувшись во весь рост на земле, я невольно совершил двойной блок. Наш игрок без помех приблизился к воротам и забил гол. А я стал героем этой встречи. Я пытался объяснить, что произошло на самом деле, однако никто не хотел мне верить.
В том сезоне мы выигрывали в каждой встрече. Так моя школьная спортивная карьера достигла своего пика, прежде чем окончательно заглохла.
Вскоре после этого события спорт в колледже и я довольно прохладно расстались. Наше расставание состоялось отчасти из-за моей нарастающей занятости поиском смысла жизни и, отчасти, из-за того, что я находил «смысл» в некоторых бесполезных занятиях, например, в сидении с друзьями в местных барах, в приготовлении ядовитых настоек и в разговорах на философские темы до глубокой ночи.
Я стал уделять все больше свободного времени поэтическому творчеству; тематика моих поэтических опусов касалась вопросов, которые давно волновали меня: Почему мы страдаем? Что является причиной войн и разрушений? Как это Бог допускает ненависть и другие виды человеческого безумия? «Разумеется, — думал я, — Он не может желать нам страданий. Не знак ли это, что человек живет не в согласии с волей Бога? И что такое вечная жизнь? Даже вещество и энергию невозможно уничтожить. Разве не логично в таком случае допустить, что и жизнь тоже вечна? А если она вечна, то как понимать рай и ад?» В то время я написал поэму, в которой изобразил загробный мир, который все воспринимают по-разному: он может казаться прекрасным или отвратительным, счастливым или печальным в соответствии с уровнем сознания, которое человек уносит с собой из нашего мира.
В этот момент своей жизни я мог легко склониться к религиозной профессии. Но мне было слишком мало известно об этом призвании, у меня не было наставников, которые могли бы указать путь к тому, что имело смысл для меня. Хэверфордский колледж является заметным центром квакерства. Во время моей учебы там в числе профессорско-преподавательского состава были ведущие деятели этого общества: Дуглас Стир, Руфус Джонс, Говард Камфорт. Они производили на меня впечатление своей явной искренностью и добротой. Мне импонировал обычай квакеров тихо сидеть, погрузившись в медитацию, на воскресных службах — «встречах», как они их называли. Больше всего я полюбил квакеров за их простоту. Все, что они делали, восхищало меня. И все же я не мог найти у них то, к чему меня влекло. Я искал стезю, которая бы полностью меня захватила. Меня не устроила бы простая возможность спокойного самосозерцания при вальяжном попыхивании трубкой.
Воскресные встречи все чаще походили на светские состязания. У квакеров нет служителей Богу, посвященных в духовный сан; члены этой секты сидят в молчании на воскресных утренних встречах до того момента, пока один из них не почувствует прилив «вдохновенья», встанет со скамьи и начнет делиться с другими своими переживаниями и идеями. Поскольку «Хэверфорд» представлял собой интеллектуальное сообщество, на наших воскресных встречах такого рода вдохновенных речей было более обычного. Не проходило и минуты в молчании, как кто-нибудь вскакивал и начинал говорить. Иногда вдохновение свыше снисходило сразу на двух или более присутствующих, однако в таких случаях, как правило, побеждала вежливость.
Я никогда не забуду, как Дуглас Стир однажды поднялся со скамьи, чтобы спросить живо: «Есть ли в вашей груди маленькая птичка?» Невольно я положил руку на грудь. Торжественность обстановки и мое собственное уважение к нему не позволили мне тут же уступить приливу веселости. Позднее мои друзья с удовольствием отвели душу по поводу нашего невероятного стоицизма.
Несомненно, мне пришлось многому научиться, не в последнюю очередь почтительности и скромности. Очень возможно, что эти религиозные лидеры могли научить меня большему, чем я знаю. Но поскольку я этого не знал, у меня не было другого выбора, кроме как идти своим путем.
В начале первого семестра учебы в «Хэверфорде» я подружился с Джулиусом Кэтченом, который позднее прославился в Европе как выдающийся пианист. Я обожал в нем энергию и энтузиазм. И хотя мне не нравился эгоизм, я находил, что он компенсировался его романтической преданностью всем видам искусства, музыке и поэзии. Наша дружба процветала на почве схожести художественных интересов. Джулиус был музыкантом, а я — поэтом. Благодаря этой дружбе, мое восприятие поэзии стало более музыкальным, художественным и романтическим. Мать Джулиуса тоже была концертирующей пианисткой. Когда я посетил его дом в Лонг-Бранче, штат Нью-Джерси, на меня произвела глубокое впечатление преданность искусству всей его семьи.
В то время я посещал также курсы поэтической композиции при колледже «Брин-Мур», которыми руководил знаменитый поэт У. Х. Оден. Он поощрял мои поэтические усилия, и, спустя некоторое время, поэзия
