Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

Я всё так же выходил в город один-два раза в неделю, чтобы осуществлять свои обменные операции. Благодаря регулярно приходившим пресловутым стограммовым пакетам у меня всегда было что предложить крестьянкам из окрестностей Звягеля. Несмотря на языковый барьер, дружеские связи с украинками мало-помалу устанавливались. Типичная комната, в которую нас приглашали войти, была очень простой и бедно обставленной. Главным элементом обстановки была огромная печь, служившая для обогрева, для готовки и на которой зимой можно было спать наверху. В углу — одна деревянная кровать без пружин. В другом углу — стол с двумя скамьями по сторонам. На стенах — несколько семейных портретов, икона, полуприкрытая вышитым полотенцем, и другие картины на религиозные сюжеты. В субботу вечером перед иконой зажигают лампаду, и вся семья молится. Ещё одна живописная деталь — деревянная люлька, подвешенная к потолку. Женщины рассказали нам, что часть мужчин из города была перед войной сослана в Сибирь за участие в борьбе за независимость, другие были мобилизованы в начале войны в июне 1941 года, наконец, остальные… тоже не здесь… сейчас… Мы прекрасно понимали, что они ушли в партизаны. В партизаны, активность которых день ото дня всё возрастала. В самом Звягеле с момента нашего прибытия нападений не было. Но борьба партизан против вермахта становилась всё более яростной и открытой, особенно в лесах. Они устраивали диверсии на железных дорогах, взрывали поезда, нападали на военные конвои на Rollbahnen — больших дорогах, единственных, которые были заасфальтированы. Большинство этих диверсий происходило в лесу. Эти леса наводили ужас! По сто метров справа и слева от Rollbahn или железнодорожного пути немцы вырубили все деревья, создав мёртвую зону, которая легко просматривалась и вход в которую был строго запрещён гражданским, которые имели право пересекать её только в определённых местах и при наличии propust — пропуска. В любого, кто был замечен вне этих переходов, немедленно стреляли. Но несмотря на все эти меры предосторожности, количество диверсий и нападений, преимущественно ночных, неуклонно увеличивалось.

Части СС всё больше и больше применяли кровавые репрессии против гражданского населения. Для осуществления этих карательных операций в качестве подкрепления они всё чаще и чаще призывали части вермахта. Однажды — думаю, это было в конце октября — одна из наших рот была назначена для участия в такой операции. Очень рано утром, задолго до подъёма, наших солдат погрузили в грузовики и привезли к деревне, жителей которой подозревали в укрывательстве партизан. Солдаты ещё до рассвета заняли круговую позицию и оцепили деревню, но на достаточно большом расстоянии от неё, чтобы никто не смог поднять тревогу. Потом на сцене появился отряд СС под предводительством офицера. Как только они вошли в деревню, переводчик потребовал, чтобы жители вышли из своих хижин без вещей, но с оружием, если оно

у них было. Судя по всему, мужчин, способных носить оружие, предупредили вовремя, и они смогли покинуть деревню до прихода немцев. Ответом на приказ СС были крики, вопли и рыдания: собрались только обезумевшие и перепуганные женщины, дети и несколько стариков. Затем переводчик спросил, не найдутся ли добровольцы показать немцам, где прячутся партизаны. Никто не двинулся с места. Он повторяет свою пафосную речь. Добровольцев нет! Эсэсовцы приходят в ярость, подходят сомкнутым строем с оружием в руках к несчастным перепуганным украинцам, приказывают им взять кирки и лопаты и заставляют копать длинную траншею. Через два часа упорной работы женщин, детей и стариков выстраивают на краю канавы. Трещат пулемёты! В деревне не остаётся ни одного выжившего. В это время другие эсэсовцы поджигают хижины и деревня превращается в гигантское море огня! Коровы, телята, свиньи, птица, обезумев от страха, разбегаются в разные стороны.

Наша рота, которая не принимала участия в операции, не представляла себе, что там случилось. Солдаты поймали десяток свиней, телят и птицу и считали, что им повезло. Только несколько человек, которые находились на передовых позициях, видели своими глазами все совершённые злодеяния. Им, шокированным и потрясённым до глубины души, понадобилось несколько дней, чтобы решиться рассказать об этом, и то тайком!

Другие солдаты, которые оставались в казарме, знали только, что первая рота совершила длинный марш по окрестностям, чтобы добыть что-то для улучшения нашего пайка хотя бы на следующие несколько дней.

Поскольку у Revier (лазарета) были особые отношения с кухней, нам перепало несколько отличных кусков свинины и здоровенный ломоть сала, который был немедленно порезан на маленькие кусочки, чтобы его перетопить. У меня появилась прекрасная возможность устроить маленький, но настоящий французский пир для своих немецких товарищей. Благодаря топлёному свиному жиру я смог приготовить картошку фри — блюдо, которого они никогда не пробовали (кроме эльзасца Л. М., конечно) и к которому прилагались сочные свиные котлеты и французское красное вино, добытое у Marketenderware (это были торговцы, которые каждые десять — пятнадцать дней приходили в столовую и у которых всегда можно было достать табак, сигареты, водку, пиво, туалетное мыло, крем для бритья… Французское красное вино было, конечно, редкостью). Фельдфебель, Unteroffizier и санитары были так поражены, так восхищены картошкой фри, что практически забыли про мясо, а картошку фри я потом должен был готовить ещё несколько следующих вечеров. Благодаря тому, что у нас были яйца, молоко и фрукты, которые мы выменивали у местных, а также некоторое количество Dextropur[33], который мы нашли в аптеке (что, конечно, противоречило правилам, но фельдфебель закрыл на это глаза), на десерт у нас значились oeufs à la neige[34].

Обычно в казармах, и в немецких, и во французских, существовали наряды на кухню, но здесь, в Звягеле, этого не было. Вермахт нанимал на работу молодых украинок, которые мыли и чистили картошку и другие овощи (когда они были!), убирали и помогали поварам готовить еду. Однажды около полудня к нам в лазарет принесли молодую девушку, 16 или 17 лет, страшно обожжённую. Во время готовки она попятилась и упала навзничь прямо в полный кипящего супа огромный чан. Ожоги третьей степени почти всего тела! Две трети кожи повреждено, шансы на выживание практически нулевые! Мы втроём лечили её со всей преданностью, на которую были способны. Надо было удалить лохмотья омертвевшей кожи, намазать специальной мазью обожжённую поверхность, перевязать открытые раны. К несчастью, у нас в лазарете был всего один хлопковый бинт, нужно было обойтись эрзацем, бумажными бинтами, напоминавшими теперешнюю туалетную бумагу. Все эти три часа, пока мы обрабатывали раны, эта юная девушка, находившаяся в полном сознании, проявляла необычайную храбрость. Вечером мы на носилках отнесли её к матери. В течение недели мы дважды в день приходили к ней домой, чтобы обработать раны и сделать перевязки, но мы видели, что день ото дня ей становилось хуже. На восьмой день мы нашли безутешную мать рядом с неподвижным телом дочери. Девушка умерла за несколько часов до этого, оставаясь в полном сознании до последней минуты. Я никогда не забуду тебя, маленькая Надя.