Вернон Кресс - Зекамерон XX века

«Эх, нам бы там залечь», — подумал Семенов с досадой. На «Одиноком» он известил начальство о случившемся. Выставили заградительный отряд и позвонили на «Горький», благо телефонная линия шла напрямик через сопки, а не вдоль дороги и ее не перерезали. Тотчас же на перевал со стороны «Горького» выехали тяжелый «даймон» с бойцами и три газика.

К перевалу они приближались медленно. Там все как будто вымерло, но на последнем повороте машина — шестьдесят солдат, два офицера, тяжелый пулемет и три собаки — наехала на ловушку из ручных гранат и полетела под откос. Погибло несколько бойцов, остальные машины отъехали к подножию перевала, и когда к ним присоединились потерпевшие, выяснилось, что они оставили пулемет, который потом перешел в руки преследуемых. Те начали обстреливать дорогу, а также самолет, который прилетел, чтобы разведать их точное расположение.

Рассказ на переправе был, конечно, не только не полон, но и крайне противоречив, ребята знали лишь кое-что со слов Зельдина. Я же излагаю то, что узнал гораздо позднее от свидетелей.

Бой длился больше суток. Дважды на сопку пускали собак с гранатами, но беглецы стреляли без промаха, собак к себе не подпустили и уничтожили много неопытных бойцов. Вечером подвезли минометы и открыли из них огонь. Потом снова прилетел самолет, и выстрелы по нему показали, что на сопке еще могут защищаться. Возобновили обстрел, однако только после восхода солнца пулемет умолк.

Сперва, опасаясь ловушки, ползком, потом, при гробовом молчании, во весь рост к площадке подошли сотни бойцов. Нашли пять трупов, ковер из гильз, несколько гранат, три разбитых пулемета, один целый и много ручного оружия. Еще двое беглецов погибли на подступах к перевалу в перестрелке с оперпостом. Но организатора побега — нарядчика — среди убитых не было. Он исчез. Еще ночью, при свете ракет, летчик насчитывал восемь человек, из них трое лежали раненые или убитые. Нарядчик ушел, вероятно, в последний час. Его потом годами искали на Колыме, Чукотке и в Якутии, иногда рассказывали, что он и есть знаменитый майор, не раз останавливавший и грабивший машины на трассе…

Узнав об этих чрезвычайных событиях, я переправился через реку и помчался вниз по берегу, минуя трассу и оперпосты, пока не попал прямо на конец главной улицы, где находилась аптека. Пожилой провизор в очках со стальной оправой молча взял записку Хабитова. Бросив на бумагу короткий взгляд, пробормотал: «Хм, хм, Хабитов, да-с», — скрылся в глубине аптеки и быстро вернулся, держа в руке небольшой сверток, обтянутый желтым перевязочным батистом и закрученный шпагатом.

— Возьмите, это ему по старой памяти, пусть учтет! — торжественно произнес он. — А вы как сюда добрались? Сегодня все расконвоировки отменены. Меня одного выпустили…

Поблагодарив, я спрятал сверток под пиджаком и вышел, но тут же отскочил обратно: по улице с шумом и гулом поднимался «даймон» с брезентовым верхом. В кабине виднелись офицерские фуражки с красными околышами, под приподнятым сзади брезентом — молодые солдаты в плащах, с карабинами между колен. Да, опоздали они, но зато останутся живы — а сколько таких недавно полегло под пулями!

Однако я все же сильно задержался — еще полдороги впереди. Скорее из аптеки! Быстро переправился, привязал лодку и побежал, не заходя больше в дом.

…Время было позднее. Ноги болели, дорога в гору мне казалась бесконечной. Я допустил ошибку, пробежав рысью первую половину обратного пути. Теперь даже идти было трудно. На восьмом километре напился чаю, рассказал повару Борису о побеге. Зельдин решил, видно, схитрить, не остановил работу, как было приказано всем лагерям в районе, таким образом, у него оказался один лишний рабочий день. Никто ничего не знал здесь.

…Позади около тридцати километров. Я иду, стараясь не поднимать ноги выше, чем необходимо. Они отяжелели, простреленное колено как свинцом налито, скрипит и ноет нестерпимо. Однако вот что удивительно: меньше года назад привезли меня в Магадан полумертвым, ноги еле волочил, ступенек боялся целых полгода, уже и после того, как набрал нормальный вес. Не верил, что буду когда-нибудь прыгать, подымать хотя бы маленький груз. Мне вдруг стало весело, я преисполнился уважением к своему пробегу!.. И тут нечаянно оступился, вывернул ногу и от дикой боли в щиколотке забыл про свое колено.

Вот шурф Туманова, осталось еще около четырех километров. Геолог сидит возле палатки и курит. Я приблизился, отказался от «вторячка», побоявшись потом не встать, и снова побежал, благо тут почти пологая тропа, чувствуя, что шагом не дойду.

Уже слышен стук насоса на полигоне. Но тайга тиха, шум разносится далеко. Погода по-прежнему прекрасная, небо весь день без единого облачка. Вечереет, трава еще не утратила ярко-зеленую окраску, только небо покрыто оранжевой зарей: завтра, вероятно, испортится погода; но до завтра еще дожить, а добежать надо сегодня. Весь день я думал только о том, что просил врач, — о лекарстве, и теперь вдруг осознал, что отвечаю за жизнь Бикмухамедова так же, как и Хабитов, более того, я ему руки связываю своей медлительностью… а если уже поздно? Конечно, нигде я времени не терял, вовсе без отдыха пути не одолел бы… Черт! Никак не могу приспособиться хромать на обе ноги… От боли начала кружиться голова. Надо бежать, бежать, так легче, нагрузка на ноги меньше, и скорее кончатся мои мучения!

Неожиданно я догнал гнедого мерина, но на нем сидел не Зельдин, а молодой, смуглый, с громадным носом азербайджанец, помощник Исаака. Пробежав с ним рядом несколько минут, я отказался от мысли передать сверток с наездником — конь двигался медленнее, чем я. У меня вроде как появилось второе дыхание, я побежал легко и оставил позади восточную фигуру: натуральный Насреддин, если вообразить на месте мерина ишака. На полигоне все та же мрачная картина: зеки копаются в воде, другие, надрываясь, толкают тачки к бункеру, там стоит Лебедев с дрыном и считает их, награждая ударами то одного, То другого откатчика.

Палатка! Ворота лагеря открыты… До моего слуха, как будто не касаясь меня, как в кино, доходит громкий крик:

— Смотри, фриц маркшейдер бежит!

Перехожу на шаг. Странно как-то идти спокойно, не торопиться и не считать больше, сколько осталось… Два десятка шагов до санчасти в моем сознании невероятно растягиваются… Вдруг возникает Хабитов в белом халате, под ним, как обычно, зеленые японские брюки, хромовые сапоги.

— Ну как? — кричит он навстречу.

Я устало и молча протягиваю сверток. Он хватает его и быстро исчезает в палатке. Я тихо бреду в столовую.

— Дай, Мустафа, чайку напиться, — прошу я. Что-то в моем горле скрипит и першит. Потел я много, а пить боялся — теперь чувствую себя высохшим.