Лидия Чуковская - Из дневника. Воспоминания
Звонок из «Нового Мира», что меня вызывает Симонов.
Я туда. Мороз – но я не успела сильно замерзнуть.
Симонов без пиджака, в белоснежной рубашке и какой-то мудреной, не нашей жилетке, с трубкой, окруженный людьми – сразу попросил меня в кабинет.
Там был Кривицкий и еще кто-то.
Речь пошла о моей работе и о деньгах.
Я поняла: это Лелька12.
Мне предложено получать ставку зав. стих. отделом – 1200 р. и быть им. Прозы не читать, а только работать с отдельными авторами – оплата по соглашению.
Что ж, это разумно. Я согласилась.
– Над стихами будем работать мы вдвоем, – сказал Константин Михайлович. – Ивинская только путает. А пока меня не будет – вы одна. Проверьте, как подготовил Сашин переводы болгар13. И как он готовит подборку молодых.
Я вышла. Мы условились, что к восьми я приеду к нему домой. Я сразу заказала по телефону машину.
В большой комнате курили, по-бабски ругались секретарша с Ивинской и ждала Некрасова. Она сразу кинулась ко мне.
– Вам передали мои стихи?
– Нет еще. Но это потому, что я болею.
Я пошла к Ивинской выслушать ее. Через секунду подошел Симонов.
– Лидия Корнеевна, я уже давно прошу т. Ивинскую дать вам стихи Некрасовой. Она талантливый поэт, и я хочу, чтобы вы, Лидия Корнеевна, выбрали целый цикл.
– С удовольствием, – сказала я.
Ивинская пришла в ярость.
– Я и так дала бы вам стихи ее! Я сама знаю! Зачем она жалуется Симонову!
Я попыталась угомонить ее, а потом кинулась к Некрасовой, которая плакала.
Она всех изводит, но ей хуже всех, конечно. Она – поэт.
Я пришла домой возбужденная и вызвала машину. Но позвонил Симонов, что его отъезд в санаторий откладывается до 19-го и поэтому мы лучше встретимся в понедельник утром.
Мне весело. Пусть всё это кончится худо, но весело начинать новую работу, узнавать новых людей.
15/ХII 46. Днем – Ян Сашин со средненькими болгарскими переводами. Один я убила, другой велела поправить. Разговор был мирный.
Как-то будет при подборке молодых?
Редакция: Симонов просил, чтобы я присутствовала, когда Кривицкий будет слушать Заболоцкого.
16/ХII 46. Нет сил писать. А надо, хоть конспективно.
Сколько раз я еще воскликну: зачем я пошла в эту яму? От Герцена, от сумерек библиотечных окон? К этим чужим, клыкастым?
Утром на машине – к Симонову, домой.
Маленький кабинет с дамскими нарядными вещами. Вазы, красное дерево – комиссионный магазин.
Одно хорошо: соломенный Дон Кихот, привезенный из Америки. Прелестный.
Страшная крашеная мадам с тупой, злой улыбкой, в небесно-голубом халате. Еле здоровается, входит во время работы, ищет какие-то ключи.
Ей противно, что с утра чужие люди.
Симонов приветлив, мягок, любезен. Это, видно, в нем органическое: мягкость.
За окошком какие-то амбары, склады – только зима спасает от скуки, притушив.
Первые сорок минут он слушал живо, хорошо. Мы много прочли и сделали. О, конечно – это не чтение стихов, а только накладывание резолюций, но иногда они накладываются верно.
Потом случилось то, чего я боялась: он прочел свои стихи. О любви. О Японии.
Я ужасно смутилась. Я сказала:
– Тут еще много работы.
В сущности, это и было самое точное. Действительно, в каждом из них есть нечто живое, что могло бы быть доведено до хорошего. Но сказала я это как-то неуверенно, не так.
Он ушел завтракать. Я отказалась. Позвонила в «Новый Мир», предупредила, что в три явлюсь слушать Заболоцкого.
Симонов вернулся вялый – от кофе ли, от жены, от чего ли еще. Я сразу чувствую это. Заторопилась. Когда он провожал меня и искал мне перчатки, Валентина Васильевна14 уже что-то опять орала о ключах – и я торопилась ужасно. Он послал со мной шофера… поехала в «Новый Мир», не занеся книги, – было уже почти три. Приехала: Заболоцкий только что ушел. Ему не сказали, что я приеду для него. Он посидел-посидел и уехал.
А живет он за городом.
Правда, он оставил свою поэму… Ай да аппарат, секретари.
Нужно срочно вызвать несколько поэтов, с которыми Константин Михайлович просил меня поработать, – нет ни адресов, ни телефонов.
Пришла домой разбитая, злая. Знаю, что не буду спать.
Глазу лучше. Сама разобрала поэму Заболоцкого. Рябит немного. Поэма великолепная15.
17/ХII 46. Все болит. Заснула поздно, встала рано.
К трем часам решила позвонить Симонову: знала, что он будет в «Новом Мире». Хотелось продвинуть поэму Заболоцкого.
Все удалось, и, хотя все удалось, – мне очень противно.
Я пришла. Симонов был занят. Потом меня позвали в кабинет – там Симонов, Кривицкий, до ужаса похожий на Мишкевича16 и кто-то на диване, кого я не могла разглядеть. Но с дивана дуло злым, темным. И вообще при обсуждении стихов не должно быть чужих – переносчиков.
Симонов прочел сам [поэму Заболоцкого]. Прочел хорошо. Вчера он отозвался об этой поэме не очень восторженно – сегодня, кажется, она ему понравилась. Он сказал:
– Человек восемь лет был там… Надо его печатать.
– В первом номере, – сказала я. Он взял перо.
– Места нет, – сказал Кривицкий.
– Уберем Яшина17, – сказала я.
– Да, да, – перенесем его, – сказал Симонов.
– Там есть недопустимая строка, – сказал Кривицкий.
– Какая? – прислушался Симонов.
– Вождь и господин.
(Это о природе, о власти человека над природой.)18 Симонов согласился. Я не возразила.
– И виола, – сказал с дивана мерзавец, и я узнала по голосу К.
– Да, да, – сказал Симонов.
– Какая виола? – спросила я, озадаченная.
– Да, это не надо, – сразу согласился Симонов.
Я не стала спорить, хотя замечание крайне глупо. Присутствие К. душило меня.
Я оставалась в редакции, пока поэму перепечатывали и пока при мне ее не отправили в набор.
То-то будет рад Н. А. [Заболоцкий]. Он сегодня утром мне звонил и говорил, что поэма для него главное.
А о виоле я еще подумаю. Уговорю Константина Михайловича или позвоню ему.
В четверг у меня приемный день.
19/ХII 46. Глазу худо, худо, как в первый день. Яшин, Тушнова, Гидаш, Заболоцкий, Сашин, Гудзенко.
Г[удзенко] – нахальный мальчишка, способный, избалованный, наглый.
Яшин – мил, прост, доброжелателен, но плохой поэт.
Тушнова – хорошенькая, талантливая, сдержанная, холодная. Сделает большую карьеру, т. к. умеет не только быть поэтом, но и писать стихи.
В ней есть прелесть глубины, но и роскошь ее учителя, Антокольского. И холод.
Гидаш – добродушен, мил, с хорошей улыбкой.
Заболоцкий – ленинградский, и из-за его плеча: Леня Савельев, юность19.
Некрасова.
Дозваниваюсь второй день к Константину Михайловичу, чтобы защитить виолы и, кроме того, спросить, дадут ли без него обещанные деньги Пастернаку. Но не могу его поймать. А надо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});