Не пропавший без вести - Ю. М. Корольков
В конце 1956 года в Бельгии в маленьком курортном городке проходил международный поэтический фестиваль, в котором принимали участие советские поэты — Павел Антокольский и Константин Симонов. Выступая на фестивале, Константин Михайлович Симонов прочитал письмо-обращение Амины-ханум, вдовы Джалиля, к поэтам, собравшимся на поэтический фестиваль. Она рассказывала о трагической судьбе своего мужа, о благородном поступке Андре Тиммерманса, который сохранил тюремные стихи Мусы Джалиля, просила бельгийских поэтов помочь найти тюремного друга ее мужа.
Бельгийские поэты горячо откликнулись на призыв Амины-ханум. Член Бельгийской академии наук известный поэт Роже Бодар пообещал сделать все возможное для того, чтобы разыскать Андре Тиммерманса. Правда, он не был уверен в том, что сможет выполнить просьбу вдовы. Никто не знал ни возраста, ни профессии Тиммерманса. Только имя, фамилия и указание на то, что он участник Сопротивления. А может быть, его уже не было в живых — прошло столько лет после войны.
И вот — удача! Константин Симонов с помощью бельгийских друзей нашел Андре Тиммерманса. Вот что он рассказывает сам об этом поиске.
«3 марта 1956 года в «Литературной газете» была напечатана статья Юрия Королькова «По следам песен Джалиля».
…Мне хочется рассказать здесь о том новом, что мне удалось узнать о Джалиле, продолжая те коллективные розыски, которые были начаты другими товарищами.
…На следующее же утро мы выехали в город Тир-лемон, в сорока с небольшим километрах от Брюсселя. Поколесив некоторое время по узким улочкам старинного маленького городка, мы разыскали дом номер 51 по улице Виктора Бодуэна.
Итак, нам предстояло сейчас узнать: живет ли здесь Тиммерманс, проживавший тут пять лет тому назад, а если живет, то окажется ли он именно тем человеком, которого я ищу? От ответа на этот вопрос зависел ответ на другой вопрос, узнаем ли мы что-нибудь о Мусе Джалиле из уст свидетеля или по-прежнему единственным рассказчиком о последнем годе жизни поэта останется его «Моабитская тетрадь».
Хозяином маленького домика в Тирлемоне, перед которым остановилась машина, оказался тот самый Тиммерманс, которого мы искали».
Константин Симонов так описывал своего собеседника:
«Андре Тиммерманс, высокий, худощавый, чуть-чуть сутуловатый, черноволосый человек, скромный, даже, пожалуй, застенчивый, старательно и напряженно вспоминал каждую подробность, связанную с Мусой Джалилем, в то же время неохотно и немногословно говорил о себе: да, был в движении Сопротивления, да, он был и остается антифашистом, но не принадлежал и не принадлежит ни к какой партии. В 1942 году его, очевидно по чьему-то доносу, арестовали немцы… Вот, пожалуй, и все, что он рассказывает о себе в связи с Мусой Джалилем, а остальное мы узнаем мимоходом, попутно, тогда, когда он вспоминает о Джалиле».
Симонов приводит подробно, почти стенографически свой разговор с Андре Тиммермансом. Вот некоторые выдержки из рассказа бельгийского участника Сопротивления.
— Джалиль уже был в камере, когда меня туда привезли немцы. Он сидел там вдвоем с одним немецким солдатом польского происхождения, родом из Силезии. Этот солдат уходил на целые дни из камеры, он работал на кухне в какой-то другой тюрьме, и его утром уводили туда, а вечером приводили оттуда, поэтому я по целым дням бывал вдвоем с Джалилем.
— Были в этой тюрьме другие советские люди, кроме Джалиля? — спросил Симонов.
— Тюрьма была большая, — ответил Андре, — я не мог знать всех заключенных, но в двух соседних с нами камерах — слева и справа — сидело еще двое татар. Одного звали Абдулла Булатов, а другого — Алишев. Этот Алишев, кажется, если мне не изменяет память, раньше, до войны, писал сказки для детей. Мне об этом рассказывал Муса Джалиль. Вместе с этими татарами в каждой камере сидело по бельгийцу. Эти бельгийцы были мои знакомые, они были арестованы в один день со мной по тому же делу, что и я. Мне хотелось как-нибудь связаться с ними, а Джалилю — со своими товарищами. Мы хотели пробить хоть небольшие отверстия в стенах, чтобы просовывать записки, но у нас не было для этого инструмента.
В нашей тюрьме заключенным, если они просили об этом, иногда давали работу и инструменты для нее. Мы с Джалилем попросили дать нам работу, надеясь получить при этом какой-нибудь инструмент, которым можно ковырять стену. Наши надежды оправдались, нам приказали вырезать пазы на деревянных круглых кружках (не знаю, для чего и куда шла эта деталь). Для работы нам дали несколько инструментов, в том числе небольшую стамеску. Этой стамеской мы и стали ковырять стену…
Через несколько дней после того, как мы продолбили отверстие в одну камеру, немножко отдохнув, мы начали долбить отверстие в другую… Нам показалось с Джалилем, что вторая стена тверже, чем первая, а может быть, мы просто устали. Джалиль говорил мне, что ему очень хочется поговорить с Алишевым, сидевшим за этой стеной, но довести дело до конца нам так и не удалось. Однажды за Джалилем пришли конвоиры и увели его в Дрезден, на суд.
— В тот день вы в последний раз виделись с Джалилем? Он уже не вернулся в тюрьму?
— Да, он больше не вернулся туда, но я его видел еще один раз потом, в тюрьме Шпандау… Татары, которые сидели в соседних камерах, тоже были отправлены на суд в Дрезден. Джалиль говорил мне, что они сидят по одному делу с ним.
— А когда Джалиль передал вам свою тетрадь, которую вы сохранили?
— Это было примерно за полмесяца до того, как его отправили на суд в Дрезден. Он передал мне маленькую тетрадку, сделанную из почтовой бумаги, которая продавалась в тюремной лавочке. Он уже задолго до суда был уверен, что его казнят. Он несколько раз совершенно спокойно говорил мне о том, что у него нет ни малейших сомнений на этот счет. В тот день, когда он мне передал тетрадь, Джалиля вызвали к начальнику тюрьмы. Точно не знаю зачем, но, кажется, требовали подписать какую-то бумагу. Когда он вернулся из тюремной конторы, он подошел ко мне, дал мне тетрадь и попросил, если я останусь жив и вернусь домой, сохранить ее и передать после войны в советское консульство в той стране, где я окажусь.
— Как вам удалось сохранить и передать тетрадь?
— Когда меня переводили в Шпандау, я взял ее с собой — спрятал в одежде, а когда мне объявили мой новый приговор — пять лет каторги, то на следующий день после приговора я, как и все другие, должен был пойти в тюремную контору и сдать все лишнее.
