Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева
Свет узревший в шалаше.
И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.
В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.
Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?
И там же, в Италии, было написало стихотворение, которое возможно подводило некую черту в жизни Ахматовой. Это выглядит весьма символичным – освобождение от прошлого перед новой жизнью – рождением ребенка. Да и сама Италия, видимо, раскрывала иной мир, иные дали… раз именно здесь случилось расставание со старыми чувствами, так мучившими ее когда-то…
Слаб голос мой, но воля не слабеет,
Мне даже легче стало без любви.
Высоко небо, горный ветер веет,
И непорочны помыслы мои.
Ушла к другим бессонница-сиделка,
Я не томлюсь над серою золой,
И башенных часов кривая стрелка
Смертельной мне не кажется стрелой.
Как прошлое над сердцем власть теряет!
Освобожденье близко. Все прощу,
Следя, как луч взбегает и сбегает
По влажному весеннему плющу.
Италия явилась местом своеобразной переклички двух поэтов. Гумилев позже пишет стихотворение, где сравнивает себя с человеком, умирающим перед дверью, за которой живет возлюбленная. Образ двери, которую не дано открыть… наверное, совместное путешествие показало, насколько они все-таки разные люди… И, наверное, Гумилев понял, что его великая любовь всегда будет для него недоступна.
Застонал от сна дурного
И проснулся тяжко скорбя:
Снилось мне – ты любишь другого
И что он обидел тебя.
Я бежал от моей постели,
Как убийца от плахи своей,
И смотрел, как тускло блестели
Фонари глазами зверей.
Ах, наверно, таким бездомным
Не блуждал ни один человек
В эту ночь по улицам темным,
Как по руслам высохших рек.
Вот, стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.
Он обидел тебя, я знаю,
Хоть и было это лишь сном,
Но я все-таки умираю
Пред твоим закрытым окном.
Из Италии Гумилевы отправились в Киев. Там Анна Андреевна осталась у матери, а ее муж уехал в Слепнёво. В деревне Слепнево Бежицкого уезда Тверской губернии находилась усадьба Гумилевых, где впоследствии Ахматова проводила каждое лето. Гумилев пишет из Слепнева жене нежное письмо:
Н.С. Гумилев – А.А. Ахматовой
июнь 1912 года. Слепнево
Милая Аничка,
как ты живешь, ты ничего не пишешь. Как твое здоровье, ты знаешь, это не пустая фраза. Мама нашила кучу маленьких рубашечек, пеленок и т. д. Она просит очень тебя целовать. Я написал одно стихотворение вопреки твоему предупреждению не писать о снах, о том моем итальянском сне во Флоренции, помнишь? Посылаю его тебе, кажется, очень нескладное. Напиши, пожалуйста, что ты о нем думаешь. Живу я здесь тихо, скромно, почти без книг, вечно с грамматикой, то английской, то итальянской. Данте уже читаю à livre ouvert[4], хотя, конечно, схватываю только общий смысл и лишь некоторые выражения. С Байроном (английским) дело обстоит хуже, хотя я не унываю. Я увлекся также верховой ездой, собственно, вольтижировкой, или подобием ее. Уже могу на рыси вскакивать в седло и соскакивать с него без помощи стремян. Добиваюсь делать то же на галопе, но пока неудачно. Мы с Олей устраиваем теннис и завтра выписываем мячи и ракеты. Таким образом хоть похудею. Молли наша дохаживает последние дни, и для нее уже поставлена в моей комнате корзина с сеном. Она так мила, что всех умиляет. Даже Александра Алексеевна сказала, что она самая симпатичная из наших зверей.
Каждый вечер я хожу один по Акинихской дороге испытывать то, что ты называешь Божьей тоской. Как перед ней разлетаются все акмеистические хитросплетения. Мне кажется тогда, что во всей вселенной нет ни одного атома, который бы не был полон глубокой и вечной скорби.
Я описал круг и возвращаюсь к эпохе «Романтических цветов» (вспомни Волчицу и Каракаллу), но занимательно то, что когда я думаю о моем ближайшем творчестве, оно по инерции представляется мне в просветленных тонах «Чужого неба». Кажется, земные наши роли переменятся, ты будешь акмеисткой, я мрачным символистом. Все же я надеюсь обойтись без надрыва.
Аничка милая, я тебя очень, очень и всегда люблю. Кланяйся всем, пиши. Целую.
Твой Коля.
В Москву Ахматова приехала в июле. Она вспоминала, как они ходили по книжным лавкам, а она открывала последние номера журналов и находила «весьма сочувственные отзывы» о своем дебютном сборнике стихов «Вечер», который вышел в марте. 18 сентября у Анны Андреевны родился сын Лев. По воспоминаниям Срезневской, близкой подруги Ахматовой:
«Знаю, как он <Н.С. Гумилев> звонил в клинику, где лежала Аня (самую лучшую тогда клинику профессора Отта, очень дорогую и очень хорошо обставленную) <…>. Затем, по окончании всей этой эпопеи, заехал за матерью своего сына и привез их обоих в Царское Село к счастливой бабушке, где мы с мужем в те же дни обедали и пили шампанское за счастливое событие».
Но рождение сына не сблизило супругов. Как утверждала Ахматова: «Скоро после рождения Левы мы <с Н.С. Гумилевым> молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».
Так ли это было? И мог ли Гумилев не ревновать ту, которую когда-то так сильно и долго добивался? Или он сделал вид, что ему все безразлично, чтобы сохранить свое самолюбие?
В конце этого знаменательного для семьи года он пишет стихотворение.
Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно на утро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.
Мой спутник был желтый, худой, раскосый.
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
