Владилен Травинский - Поединок с гестапо
Со следующего дня Порик круто пошел на поправку. Доктор Рузэ приезжал два раза в неделю, делал перевязки, осматривал, хмыкал, покачивая головой: такие жизнелюбцы и ему попадались редко. Эмилия жестко соблюдала режим, они ссорились иногда из-за этого. Порик то смеялся, то сердился. Он понимал, какими непростыми путями добывали и переправляли ему деликатесы: сливки, масло, самые тонкие сорта сыра, нежный, беловато-коричневый паштет из дичи. Он-то хорошо представлял сложности, стоящие и за визитами Рузэ, и за безопасностью дома Оффров, куда ни разу не заглянули посторонние. Товарищи оберегали его, товарищи любили его — и он здоровел день ото дня, поражая доктора.
Ему разрешили работать, и Порик прежде всего спросил: как отряд? Отряд жил, сказали ему, отряд, крепко сколоченный, и в отсутствие командира оружия не сдавал. Крылов подорвал эшелон на станции Буале, а потом налетел на крупный военный завод, перебил охрану, вывез оружие. Стамбулов «взял на щит» немецкий продовольственный склад в Нувьон-ском лесу: семьсот килограммов сливочного масла, четыре машины консервов и две машины мяса роздали населению. («Так вот откуда масло и мясо у Эмилии!») Федорук, не дождавшись, пока эшелон с солдатами выйдет из Бомона, напал на него вместе с французами прямо на станции, перебили там три десятка немцев. А из Парижа прибыл вызов: приехать и доложить о делах на Севере.
Жизнь звала Порика, суровая и опасная, тяжкая и безжалостная, но настоящая, ни с чем не сравнимая по страсти и значимости.
Жизнь
Он был жив и здоров, следовательно, солдат в строю — кусайте локти, коричневорубашечники! Он превратил ваш концлагерь в партизанский отряд, он ушел из Бомона, он ушел из Сен-Никеза, он выжил, и он — в строю. Здесь же, в много раз обловленном и прочищенном Па-де-Кале, он появляется вновь, и где же — в Дрокуре!
В мае чапаевцы нападали на Дрокур два раза. Днем ходили в атаку на город, расстреляли охранение, подожгли присутственные места. «Русский из Дрокура» превратил Дрокур прямо-таки в вольный город: немцы старались туда зря не показываться.
Порик пишет в Париж: он не может приехать, слишком много работы. После его ареста, а потом побега немцы усилили слежку: схвачен Бойко, провалились явочные квартиры белоруса Юркевича, французов Луи и Марии-Луизы Петт, Декорте, Люсьена, Динуара… В Лилле расстреляно несколько партизан, нарушена связь с некоторыми отрядами. Ему нельзя уезжать: надо все наладить.
А ему надо было уехать. Его фотографии стараниями немецких комендатур широко известны в Па-де-Кале. Его ищут сотни шпиков, специально собранных в департамент, на него ориентирована вся фашистская агентурная сеть. Что бы там ни было, напоследок гестапо хочет, наконец, свести счеты с Пориком.
Поступили сведения: наблюдение установлено и за домом Оффров. Как-то под вечер Вася прощается с Гастоном и Эмилией. Он вынимает из нагрудного карманчика свои четыре пули — подарок хирурга, гвоздь, которым он убил немца в Сен-Никезе и дарит их «маме с папой». Пройдет много лет, но семья сохранит подарки. Эмилия обнимает Порика, обнимает его Гастон, они провожают его до калитки и смотрят вслед, пока его не поглотит темнота, будто чувствуют, что это — в последний раз.
Василий поселяется в Гренейе, в семье Комюсов. Но он почти не бывает здесь. Порик разъезжает по департаменту, инспектируя свои отряды, ободряя людей, бросая их в бои. Засада у Бомона — только в плен взято тридцать немцев… Налет на шахту «Лева» — захвачено полмиллиона франков, шесть тысяч продовольственных карточек, шахта выведена из строя… Взорван склад взрывчатки… Взорван завод запчастей для самолетов…
И, наконец, Бомон, тот же Бомон, гнусный лагерь: никуда им с Пориком друг от друга не деться.
Вот они в третий, и в последний, раз в Бомоне — бывшие бомонды. Опять горит канцелярия, около нее кратко звучит залп: охране — конец. Толпа лагерников разбита на группы, их инструктируют отдельно: кто пойдет по квартирам, кто — по заброшенным шахтам, кто — в пограничные леса. Подготовка — первоклассная, недаром операцию подготовил Аданьев, а проводил Федорук: она заняла два часа. Лагеря больше нет, лагерников больше нет — дымятся головешки от бараков…
И вот — 14 июля.
14 июля — национальный праздник Франции: день взятия Бастилии. В 1942–1943 годах он не праздновался: немцы… В июне 1944 года компартия дала лозунг: «Все на празднование 14 июля!»
14 июля в Сен-ан-Гоэлле, как и во всех городах Франции, у памятника Неизвестному солдату собрался митинг. И, когда у памятника вдруг возник Порик, люди замерли. Это казалось сном: Па-де-Кале набит войсками, всюду ищут русского из Дрокура, на всех перекрестках висят приказы о его выдаче и фотографии, а он — пожалуйста, стоит в открытую на трибуне, да еще в полной форме советского офицера! (Жанна Комюс очень гордилась своим шитьем.) Толпа молчала ошарашенно, и Порик поднял руку: «Товарищи!» — качал он.
Первая и последняя митинговая речь Василия Порика во Франции была, конечно, верхом дерзости. Немецкие военные автомашины легко разогнали бы постовых, расставленных По-риком вдоль шоссе, и тогда не скрыться бы. Но очень хотелось опять дерзнуть, показать и немцам и французам, что, мол, в самом немецком тылу настолько сильны партизаны, что могут позволить себе и такое. Он говорил не слишком связно, это была не его специальность, однако горячо, задорно, сказал все правильные слова, произнес советско-французскую здравицу, и от того, кто, где и как произносил речь, она казалась великолепной, ему отвечали гулом, выкриками, махали трехцветными французскими флагами, лезли, чтобы пожать Порику руку, обнять! У трибуны и у памятника застыли в почетном карауле десять чапаевцев, отборные богатыри. А только кончил Василий свою речь, как раздался мерный строевой шаг и на площадь, строго равняясь, вступил отряд Александра Ткаченко, символизируя военный парад.
Праздник удался на редкость. Слава Порика поднялась еще выше. Ненависть к нему гестапо — тоже.
Смерть
Его схватили 22 июля 1944 года.
Точнее говоря, его просто сбили с велосипеда, повалили и надели наручники. Он поднялся с земли, остолбенело вглядываясь в рослых парней, одетых по-шахтерски. Ехал Порик из Гренэйя в Льевен на встречу с Пьераром и парней этих увидел метров за двести. Еще смутно подумалось: чего это шахтеры в рабочее время бродят вдоль дороги? Но было не до того, мысли занимала предстоящая встреча, открылись уже терриконы, и трубы, и первые улицы Льевена, когда один из парней рыскочил на дорогу и встал перед велосипедом. В следующую секунду грубые руки — много рук! — сгребли Порика с седла, и вот стоит Василий, не веря, инстинктивно выкручивая из наручников кисти, и смотрит, как из-под робы достают «шахтеры» свои автоматы, и слышит опять: «Шнель! Шнель!» Они идут гурьбой вокруг него, человек двадцать переодетых гестаповцев и эсэсовцев, толкают его автоматами, бьют прикладами по плечам, по рукам, по голове — и хохочут, довольные, удачливые, хохочут: вот и взяли Порика!
До мэрии — сотня метров, у мэрии наготове подрагивает грузовик, грузовик летит по шоссе мимо домика, где цветы, как договаривались, поставлены в левом углу окна, сообщая о безопасности, где на крыльцо вышла Туанета, хозяйка конспиративной квартиры, к которой он и ехал, стоит, видит в кузове Порика и, не смея всплеснуть руками, мгновение смотрит ему в глаза. Она видела Порика последней, в ее глаза он заглянул под конец. На предельной скорости летел грузовик, спешил, торопился к Аррасу, к крепости Сен-Никез, прямо ко рву с расстрелянными. И в ту же ночь Василия подгоняют к краю рва, того самого рва, что спас его семьдесят девять дней назад во время побега, подгоняют, ставят и вскидывают автоматы. Он ничего не успевает понять, — он ждет допросов, битья, чего угодно, но только не этого, не немедленного расстрела без единого слова. Но они вскидывают автоматы, они не собираются ни допрашивать, ни бить, ни бросать в камеру, — хватит, подопрашивали, побросали! Ни дня отсрочки Порику, чтобы он ничего не успел предпринять! Они вскидывают автоматы, и — залп, и падает Порик двести восемнадцатым в траншею расстрелянных.
Это мировая война, не на жизнь, а на смерть, это мировая война, и украинец Порик падает в братскую французскую могилу от немецкого залпа. Он командовал ротами и отрядами, он придумывал и осуществлял самые фантастические проекты, он чудом не раз уходил от смерти, и будь на свете богиня судьбы, она бы, по справедливости, после побега из Сен-Никеза не ставила бы его у траншеи расстрелянных. Он в короткие годы свои утрамбовал столько обширных и важных деяний, он столько бы еще успел сделать на неустроенной нашей планете, но вот — один миг, один залп, и Порика не ждет уже ничего. Утром он выехал с проселочной тропки к окраинам Льевена, всего только день назад был Василий деятелем, борцом, и мы с вами следили за ним, ждали его очередного решения, действия, приказа, но это — война, за один час способная перевернуть жизнь народов, и уж вовсе не оборачивающаяся на жизнь и смерть человека. Война оборвала нашу повесть сразу, вдруг, залпом — так поступают войны.
