Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Но от штурманов ночных бомбардировщиков требовалось не только найти ночью дорогу к цели и дорогу назад на свой аэродром. Они должны были и точно сбросить над целью бомбы. Мирные тихие маленькие У–2 превращали в бомбардировщики самым кустарным способом, уже на местах. Более совершенный их вариант, приспособленный для перевозки бомб, стал поступать в боевые части только к 1943 году. А пока бомбы с помощью несложных приспособлений подвешивали под крылья, а светящиеся маленькие бомбы САБ штурманы просто-напросто брали на колени, как багаж. Самолет нес 200 кг бомб. Галя Докутович писала в дневнике, что, как только будет освоена «матчасть» — то есть новые У–2, их отправят на фронт. Командир полка Бершанская собиралась в ближайшее время лететь в Москву за приказом.
Летчики 587-го полка завидовали истребителям и легким бомбардировщикам: они все еще ждали своих самолетов, а тренировались на «сучках» Су–2. Их штурманы проходили курс подготовки на бомбардировщике ТБ–3, в который можно было погрузить всех сразу. Перед первым полетом они боязливо подошли к огромной машине и замерли, глядя на сваленные под крылом парашюты. «Надеть парашюты!» — скомандовал штурман-инструктор. Как их надевать, никто не знал, но маленькая Тоня Пугачева смело взяла парашют и стала надевать. Парашюты были подогнаны на мужчин, поэтому плечевые ремни оказались на уровне Тониных ног, которые она в ремни и продела. Мужской экипаж бомбардировщика покатился со смеху, но инструктор не растерялся, прикрикнул на них, забрал у Тони парашют и объяснил девушкам, как с ним обращаться.[97]
Самолеты им, наконец, дали, и самые современные — добилась Раскова. Прилетев в Москву к наркому авиационной промышленности Шахурину, с которым была хорошо знакома, Раскова на вопрос о цели ее приезда ответила, что приехала просить для своего полка новейшие пикирующие бомбардировщики Пе–2. Шахурин едва не рассмеялся ей в лицо: «Это вам не У–2».[98] Выпуск двухмоторного бомбардировщика Пе–2 начали еще до войны, но к 1942 году им вооружили лишь немногие части.
Конструктор Петляков разработал свой самолет в тюремном конструкторском бюро (он находился в заключении с 1937 года по невероятному обвинению в создании русско-фашистской партии). Первоначально Пе–2 разрабатывался как истребитель, но, когда выяснилось, что стране срочно нужен пикирующий бомбардировщик, истребитель в кратчайшие сроки был в него переделан. Самолетом начальство осталось очень довольно, и конструктора поощрили: дали Сталинскую премию и даже выпустили на свободу. Новейший пикирующий бомбардировщик мог нести полторы тонны бомб, развивал скорость до 540 км/ч, поднимался на большую высоту. На нем можно было пикировать под углом 50–60 градусов, за счет этого более точно сбрасывая бомбы. Ни у одного самолета не было таких прочных шасси, как у Пе–2.
Конечно, у этого самолета, как у всех, были и недостатки, причем серьезные. Сажать машину приходилось на высоких скоростях, что было очень опасно. Угол, под которым самолет заходил на посадку, нужно было определять с очень большой точностью: малейшая ошибка могла иметь смертельные последствия. Но главным недостатком была сложность пилотирования. Говорили, что именно из-за этого недостатка Пе–2 погиб и сам конструктор, потерпев катастрофу, когда в 1942 году летел в Москву на своем самолете. Петлякова похоронили на кладбище под Казанью недалеко от места катастрофы, и на его каменном памятнике вскоре появилась выбитая зубилом надпись: «За шасси тебе спасибо, а планер ты на себе испытал».[99] Эта надпись была, скорее всего, сделана человеком, хорошо знакомым с Пе–2.
Но все то, что Раскова слышала о сложности этого нового самолета, совершенно ее не обескуражило. В отличие от курсантов летных школ, которые попадали на фронт с очень небольшим налетом — обычно меньше ста часов, — летчицы ее полка имели тысячи часов налета, так что переучить их даже на самый сложный самолет было проще, чем ребят — выпускников авиационных училищ. Раскова не отступалась, и Шахурин сдался под напором красавицы и героини, пообещав дать ее полку Пе–2 в обход фронтовых полков, которым самолеты были нужны как кислород.
В 587-м полку известие о том, что их будут переучивать на такой сложный самолет, встретили не очень радостно, даже командиры эскадрилий растерялись: как освоить в короткие сроки громадину Пе–2? Но Раскова убеждала их не трусить и, как только прибыли Пе–2, сразу же сама включилась в занятия. Ей было намного сложнее, чем остальным, ведь ее налет был совсем маленький.
В полку Расковой капризную машину приручили и полюбили, и скоро стали ее звать «пешечка» и «ласточка». Во время учебы у них не было ни одного несчастного случая, в то время как в соседнем, запасном, полку, где переучивались на Пе–2 молодые ребята — вчерашние курсанты с налетом у кого сто часов, а у кого и двадцать, то и дело были катастрофы: летчики не справлялись с управлением. По правилам, в день, когда кто-то разбивался, полеты отменяли. Однако билось столько, что правило пришлось упразднить.
Летчицы летали весь световой день, у техников работы теперь было хоть отбавляй. Политработники трех женских полков тоже трудились не покладая рук. Помимо таких задач, как проведение занятий по теме «Красная армия — верный страж социалистического государства» и докладов о товарище Сталине, им приходилось очень много заниматься частными вопросами. В женском коллективе беспрестанно возникали всевозможные склоки, разрешать которые приходилось комиссарам. На русское Рождество, 7 января, 586-й полк в полном составе переселился из спортивного зала ДК в красный корпус авиашколы, где условия были намного лучше. Командование было довольно, устроив весь личный состав полка в одной большой комнате. Однако летчики сразу же начали бунтовать, поразив командиров и политработников: они не хотели жить вместе с техниками, своими товарищами. В советском государстве все были равны, но только в теории. Техники уже привыкли к неравенству в довольствии и к тому, что летчики смотрят на них свысока: «Как же летчик будет хорошо смотреть на нелетчика»?[100] Однако всех возмутила грубая форма, в которой протестовали летчицы: например, коммунист Клава Нечаева заявила, что ноги техников оказались в головах ее постели, что для нее совершенно невыносимо.[101]
В свою очередь, механиков отделили от мотористов, установив для них различные нормы питания. То, что летный и технический состав будут питаться по-разному, стало известно практически сразу после приезда в Энгельс. Это было связано с тем, что летчикам должны были быть присвоены офицерские звания, а в советской армии, как и в армии царской России, солдаты и офицеры питались совершенно по-разному. Теперь и технический состав разделили, объявив, что у механиков будут младшие офицерские звания, и поэтому норма питания у них будет другой, чем у мотористов и вооруженцев. Мотористы и вооруженцы возмутились. Нину Ивакину вывело из себя то, что нашлись члены комсомольского бюро, которые поддержали бунтарей, заявив, что следует обеспечить всех техников одинаковым питанием. Ведь сейчас плохо кормили даже командиров. Даже те, кто ел в «военторговской столовой» — офицеры и политработники, — все равно представляли собой забавное зрелище, когда «ели жидкую гречневую кашу руками» из-за отсутствия ложек и вилок: есть было «нечего и нечем».[102] Чай пили несладкий, и многие мечтали о фронте еще и потому, что, как рассказывали, с едой там все было в порядке.
Почти ежедневно Нине Ивакиной приходилось вникать во всевозможные споры и ссоры. Комсомолка Федорова поссорилась с комсомолкой Соколовой, назвав ее «заразой». При разборе конфликта комсоргом обе ревели. Командир первой эскадрильи Беляева не хотела готовиться к докладу по политинформации, приходилось заставлять. А командиры делили власть. Раскова и Вера Ломако не переносили комиссара Куликову — нетерпимость была очевидна для всех окружающих, о чем Ивакина конечно же информировала саму Куликову. Сама Ивакина ссорилась с парторгом Касаткиной, говорившей, что у нее злой язык. Парторги с комсоргами не особенно дружили и в эскадрильях.
Присланный политотделом батальонный комиссар постоянно «мучил» политработников полков: читал директивы, рассказывал, как нужно проводить политработу в различных ситуациях. От него Ивакина с удивлением услышала, что у «больших военных» с курсов комиссаров есть не меньше недостатков, чем у ее девушек. И «большие военные» были не прочь отлучиться без увольнительной из части и пойти в ДК на танцы. Оказалось, что такое поведение — совершенно обычное, и только комиссары в полках Расковой, в отличие от своих собратьев в других частях, были уверены, что смогут быстро искоренить такие беспорядки. Применявшиеся методы были в порядке вещей для того времени.
