Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Я в квартире, в которой практически дневал и ночевал, про «темный зов плоти» ничего не слышал, а про дружбу слышал, про недопустимость низости, он бился, чтоб мы не стали наркоманами и пьяницами. И, это важно, не был одноклеточным дидактиком. Ему не давал покоя вечный самоанализ. Он вставал в шесть ежедень и думал не об обложках – по крайности не о них в первую голову, – но о том, что он оставит сыну Мише.

Никита

Вернулся певец Никита. Вернее, возвращается. Точнее, хочет вернуться. Когда б у него хватило ума при царе Горохе не уходить от доподлинного царя Юрия Айзеншписа, чью опеку он отверг, сейчас имели бы о-оочень крепкого артиста.

Обзывая меня вредоносным шутом, требовал, чтобы я больше времени посвящал детям: «Это самое важное. Грузин».

Не надо голубых ему было.

Но если вам так неймется, так уж и быть, унижусь и открою, что сам водил к нему, холостяку, девиц, а утром их выпроваживал, цинично приговаривая: «Убирайся, детка, во имя любви» (шучу).

Я обнаруживаю величайшее замешательство, когда надо от термитов оберегать – оборонять сложных, но достойных людей.

И он, между прочим, не делил людей на «голубых» и «Отариков». Он делил на талантливых и бездарей.

И он научил стоять спиной к спине, когда наших бьют.

…Я стою, Юрий Шмильевич!

Кем был Дима Билан?

Во-первых, он был Виктором Беланом, как Глюкоза была Наташей Ионовой.

Во-вторых, и это главное, он был крепким парубком с выдающимися артистическими и вокальными данными.

Кем стал Дима Билан?

На короткое время заделавшись погибелью мира пластиковых звезд, он стал форменным Томом Крузом, которому, если кто не в курсе, сейчас приходится, чтоб доказать, что он не абсолютно ку-ку, а вовсе даже абсолютно не ку-ку, уничтожать свой божественный статус. Он стал просто хорошим певцом с пластичной психикой и непонятной диаграммой душевного состояния, ревностно указывающим на свою особость.

Билан и английский

Истово пожинал плоды всю годину Дима Билан, которого я по-прежнему люблю и почитаю первым исполнителем, но который, я убежден, идет неверной стежкой. Очевидно, что череп его, полный черного перезвона, не справляется с нагрузками. Напойте мне хоть одну его песню за прошлый год. Если тот язык, на котором поет Билан, называется английским, то тот, на котором пишу я, – испанский.

Когда он пел «На берегу неба», «Это была любовь», он был изрядным вокалистом; теперь, когда он тщится стать «как Джастин Тимберлейк», он стал вокальным акробатом, чьи фигли-мигли (которые, не сомневаюсь, сам он назовет колоратурами) технически изощренные, но не содержат фермента, влюбляющего в артиста.

Фермент тот называется просто – теплота.

То есть мы, самарские, московские, владивостокские, любили его за своеобычность, а он, заработав в Самаре, Москве и во Владивостоке, хочет, из кожи вон лезет, чтоб его любили в штате Массачусетс и городе Дублине.

Он ведь славный парень, если между нами. Его натужная демонстрация, что он теперь и с Богом, и с чертом на короткой ноге, – от лукавого, он просто церемоний MTV и GRAMMY навидался.

И после триумфа на Евровидении, который я сопровождал детским восторженным плачем, он счел, что самое время взобраться на облако и попросить прикурить у Господа Бога (хотя, по чести, «BELIEVE» много слабее «Never, never let you go»).

Сколько в нем было пороха, мощи, огня, вкуса, гармонии!

Огонь остался, вкус пропал, гармония ушла к Эросу Рамазотти.

P. S. И все равно: когда я думаю о том, как он начинал, вспоминаю его лучшие пьесы, – душа моя возносится в небо и теряется средь облаков.

Он остался мальчиком, сосланным во взрослую жизнь.

Я в разговорах про Мишку Джексона, хоть сколько-нибудь оспаривающих Его величие, не участвую. Не хватало еще! Он подарил нам музыку невероятной мощи, необъяснимого обаяния, потусторонней красоты.

Он конвертировал в музыку свои представления о Прекрасном, сочинив и исполнив такое количество песен, способствующих просветлению, что туманы ими можно рассеивать.

Напев мильон пронзительных песен, всю свою жизнь он превратил в одну длинную песню – в отличие от тех, которые пел, ясных, как утро, – песню, полную смысловых темнот.

Теперь эту песню, как водится, признают хоть и драматичной, но шедевральной.

У Вас есть отвращение к Америке и что они делают? Их деятельность.

У меня бесконечное почитание Америки.

Я вообще полагаю большинство песен МД патентованным средством от навязчивого ощущения, что жизнь – дерьмо, что без любви твое сознание пойдет в пищу безумию, что только страсть обратит лед в порох.

Он, подобно Байрону, исследовал все самое экстравагантное. Вернее сказать, пробовал на себе.

Чтобы полпланеты было от горя вне себя… ну кто еще должен умереть, пардон за цинизм.

Все, что он делал, излучало магнетизм. Он первым поженил ноту и цифру, ноль и бесконечность, алгебру и потустороннюю гармонию.

Он всегда был молчуном. Оранжерейным молчуном, нашедшим спасение в эскапизме, который обыкновенно служит прибежищем для балансирующих на грани морального и финансового дефолта.

Вы – самый скандальный журналист России. Многие люди хотят «закрыть Вам рот». Как Вам удается жить в таких обстоятельствах.

Есть два способа.

Один – не думать об этом.

Другой – отчетливо сознавать, что самое большое, что они могут сделать, – убить. Всего-то.

Он не растворился в Истории, но стал частью ЕЯ, и теперь против него ничто – небесная власть и власть земная.

Наш Мишка, уместно – неуместный светящийся Гений.

P. S…Слушаю Его!

Какие стандарты он задал все-таки, если без вычурностей! Какие музыкальные корпоративные идеалы создал!

Я всегда объявляю его (а если высокопарнее – позиционирую) как лучшего певуна всех времен.

Он взял меня – и всех – таранной экспансией с того санремовского вечера, когда, казавшийся нескладным, вьюноша вышел и спел про свое турбулентное состояние.

Сжатые до трех минут прописные истины он так интимно интонирует, что какой там Кокер! (Там просто какой-то хрипун, а здесь сильная личность.)

Умеет, собака, драпировать красивым голосом вечную коллизию Она-Он, их интимные биографии, слившиеся в один ебливый апокриф.

Как Вы относитесь к рок-исполнителям? С кем Вы хотели бы сейчас провести беседу?

А никаких рокеров нет.

Есть только Эрос Рамазотти, то есть, наверное, Экса Роуз рокер, но слишком смазливый.

А поболтать – с Эросом, которого нахожу сложным и простым. Как я.

У него почти античное чувство меры, плодоносное (слышно на каждом альбоме) чувство юмора, бездна вкуса.

Два с половиной часа на сцене он проживает страшно интенсивно, потому что состоит из мускулов, а не из водянистых хмельных пузырьков.

Нонешний век приучает человека быть грубым, что есть искажение природы человека.

В его песнях нет горькой ухмылки над бренностью жизни, в них есть надежда, а не тщета надежд. Они учат даже болячки переплавлять в арт-продукт, сверхуспешный в интерконтинентальной Европе, которую взял ловко, как Наполеон.

Что для Вас является счастьем?

Как лапидарно на этот вопрос ответствовать? Когда дома ждут, когда есть сигара, диск, и никто не ссорится.

Тошнотный штамп: он сыграл огромную роль в моей жизни.

Но это правда.

Никас Сафронов относился ко мне трепетно. Потом перестал, как Долина. Сейчас я на коне: читай книгу, и они с Долиной снова будут относиться ко мне трепетно.

…Помимо всего прочего, я искренне полагаю песнь «Я – это ты, ты – это я» одной из лучших в истории российской поп-музыки.

Он сам лишил себя жизни.

Нет, вы не прочли:

ОН САМ ЛИШИЛ СЕБЯ ЖИЗНИ.

Он был патентованным высокоинтеллектуальным холериком – невротиком; он был чудесным иногда, иногда невозможным парнем.

Другой патент – на звание популярного поп-исполнителя – он получил после безделицы под названием «Мальчик хочет в Тамбов». И на семисотом исполнении этой вещички проклинал и себя, и нас всех.

Чего Вы боитесь?

Дураков. Молодых людей со старообразной внешностью. Любви – но ее же и желаю.

Он был порядочным парнем, витавшим в эмпиреях и абсолютно не приспособленным к будничной жизни.

Он не был самым примерным мужем, но он был мужем самой, хорошо, одной из самых порядочных жен – Наташи.

Два молодых существа, любившие друг друга со студенческой нищеты, и эта любовь была за пределами рациональной мысли.

Он выпрыгнул из окна в мозглую погоду, употребив расширяющие сознание вещества, ибо «любви нас не природа учит, а первый пакостный роман».