Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
1 Набоков В. Дар. С. 219.
2 Там же. С. 222-223.
354
ри для Моцарта в «маленькой трагедии» Пушкина, и упоминание о нём – свидетельство самопризнания героя в сильнейшей и крайне болезненной его зависти к Кончееву.
Но зато как восхитительно – глазами Фёдора, через его восприятие – описание картины литературного собрания, так мобилизующее всю наличную эм-патию читателя на участие в лихорадочных поисках поддержки приунывшего
было героя: «Но три дамы с дивана ему улыбались, Чернышевский издали …
Гец как знамя поднимал… Кто-то сзади произнёс… Годунов-Чердынцев. “Ничего, ничего, – быстро подумал Фёдор Константинович, усмехаясь, осматрива-ясь… – ничего, мы ещё кокнемся, посмотрим, чьё разобьётся”». И это ещё
только начало артподготовки – скликание симпатизирующей публики, предо-ставленной герою его незримо присутствующим всезнающим автором, дабы
поддержать своего подопечного перед вот-вот предстоящей встречей с достойным «дара Изоры», квази-Моцартом Кончеевым. Двойной залп дально-бойным снарядом довершает закрепление заявленных позиций: «Когда молодые люди его лет, любители стихов, провожали его, бывало, тем особенным
взглядом, который ласточкой скользит по зеркальному сердцу поэта, он ощущал в себе холодок бодрой, живительной гордости: это был предварительный
проблеск его будущей славы, но была и слава другая, земная, – верный отблеск прошедшего: не менее, чем вниманием ровесников, он гордился любопытством старых людей, видящих в нём сына знаменитого землепроходца, от-важного чудака, исследователя фауны Тибета, Памира и других синих стран».1
Отец Фёдора – на всём протяжении романа, даже оттуда – из потусторонности, останется камертоном и поддержкой во всех приключениях, поджида-ющих его сына в «чаще жизни», и выводящим его на свой собственный, единственно верный путь. Вот и сейчас, на литературном вечере, вдруг оказался
«недавно выбывший из Москвы некто Скворцов», хорошо знакомого Фёдору с
детства «полупрофессорского типа» людей, «мелькавших вокруг отца», – и
этот человек между прочим вспомнил, как некогда о старшем Годунове-Чердынцеве было сказано, что он, «дескать, почитает Центральную Азию своим отъезжим полем».2 В следующей через несколько страниц второй главе, туда же, по следам отца, мысленно отправится и сам Фёдор, и это путешествие
поможет ему открыть новые горизонты и своего «поля» – литературного; однако намёка вестника с птичьей фамилией на эту – такую близкую и увлекатель-ную перспективу – Фёдор так и не понял.
Итак, ещё до начала собственно содержательной части литературного вечера автор озаботился, предвидя встречу своего героя с Кончеевым, обеспе-1 Там же. С. 223.
2 Там же. С. 223-224.
355
чить своему страдальцу безотлагательную и зримую публичную поддержку
(вполне им, впрочем, заслуженную). Вдобавок, он ещё и незаметно забросил
куда подальше – в отцовское отъезжее поле – удочку на уловление Фёдором
перспективных планов творческого развития в ближайшем будущем. Похоже, однако, что на этом сиюминутные благодеяния сочинителя своему избраннику
закончились, и он перешёл на гораздо более долгосрочные прогнозы, ему – как
«антропоморфному божеству» – разумеется, известные, но от Фёдора пока
скрытые и обозначенные лишь намёками, разгадать которые ему до времени
не дано.
По этой причине Герман Иванович Буш, повально насмешивший всю
аудиторию чтением своей «философской трагедии» (специалистами определяемой как пародия на символистскую драму), побудил Фёдора Константиновича, никакого интереса и толку для себя в его выступлении не усмотревшего, вслед за Кончеевым, не дожидаясь прений, покинуть собрание. И это было
вдвойне правильное решение. Во-первых, потому, что на его месте разве только совсем уж завзятому криптоману-филологу могло бы прийти в голову целенаправленно искать в невиннейшем Буше тайного носителя двойной аллюзии
– и не на кого-нибудь, а на центральных героев «Пиковой дамы» и «Египетских ночей», – и только потому, что Буша зовут Герман, и он, обрусевший
немец из Риги, как и итальянец из «Египетских ночей», – тоже иностранец, и
тоже явился на своё чтение при чёрном галстуке.
По недостаточности условий, сходу и однозначно разгадка аллюзий в
данном случае сомнительна. И уж тем более, только язвительным произволом
автора «совершенно недоходный лоб» Буша, автором же с умыслом и надёжно
зомбированный, бессознательно напророчил перипетии матримониальных
приключений Фёдора и Зины, когда персонаж, обозначенный как С п у т н и к, изрекает: «Всё есть судьба…», – и расстроенная Т о р г о- в к а Р а з н ы х Ц в е
т о в признаётся своей товарке: «Да, мне гадалка сказала, что моя дочь выйдет
замуж за вчерашнего прохожего», на что Д о ч ь отвечает: «Ах, я даже его не
заметила», – «И он не заметил её», – заключает этот содержательный
