В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

Вместе с князем и заргучеем вошли в гостиную и их служители и все время визита стояли позади своих господ, подавая то веер, то раскуренную трубку.

Иакинф исподтишка разглядывал гостей. В князе было что-то смутно знакомое. Оказалось, что это сын того монгольского князя Юндун Дорджи, который принимал в свое время Иакинфа и его свиту в Урге на пути в Пекин. Он был очень похож на своего покойного отца — то же смуглое, скуластое лицо с выпирающими надбровными дугами, тот же длинный и плоский у переносья нос с широкими крыльями. И держался он с тою же горделивою азиатскою осанкою, да и было ему, по-видимому, столько же лет, сколько тогда отцу — под сорок или немногим более. Только вот ростом он не вышел и не производил, как отец, впечатления могучего степного великана.

Китайские чиновники, преисполненные несколько преувеличенного сознания собственного достоинства, сидели за столом чопорно, с бесстрастно-постными лицами и говорили мало, а вот князь, видимо, унаследовал от отца его сообщительность и держался почти с такою же непринужденностью, что и Шиллинг. Иакинф усмехнулся: несмотря на различие черт, они были чем-то неуловимо похожи.

Заметив, что его толмач, видимо, не все понимает из того, что говорится за столом, а Иакинф превосходно говорит по-китайски, князь и сам перешел на китайский и попросил Иакинфа взять на себя труд переводчика. Это немало способствовало оживлению беседы. Даже чопорных пекинских чиновников Иакинфу удалось в нее втянуть. Со стороны можно было даже подумать, что за столом собрались старые знакомцы. Иакинф не раз убеждался, как важно совершенное знание языка, всех его тонкостей, чтобы растопить лед отчуждения и создать атмосферу непринужденности и доверительности.

Они и за обедом у Петухова сидели рядом — князь в центре стола напротив хозяина, справа от князя барон Шиллинг, Иакинф и Ладыженский, а дальше уже члены миссии. Заргучей, битхеши и бошко сидели по другую сторону стола, слева от князя.

Шиллинг был рад, что Иакинф сидел рядом. С его помощью разговор на их стороне стола не прерывался, а на противоположном конце русские члены миссии и даже чиновники, постоянно живущие в Кяхте, говорили между собой по-русски, а сидевшие напротив китайцы — по-китайски, друг с другом же объяснялись междометиями и жестами да обменивались церемонными улыбками через стол.

Желая позабавить гостей, Шиллинг сказал князю (разумеется, через посредство Иакинфа), что он может претворить воду в вино, и, взяв два стакана воды (в одном был разведен содовый порошок), он слил их в один. Вода в стакане зашипела и запенилась, как игривое шампанское.

Князь улыбнулся в ответ и, взяв со стола бокал, сказал:

— Это не велика хитрость претворить воду в вино, а я вот умею вино претворить в ничто, — и с этими словами осушил бокал до дна.

Все засмеялись.

III

За всеми этими занятиями — обучением китайскому языку отъезжающих миссионеров, посещениями ламаистских дацанов (пока в окрестностях Кяхты), выверкой с китайцами правил китайской грамматики, зваными обедами у кяхтинских купцов и дипломатическими приемами у местных чиновников и маймайченских мандаринов — незаметно пролетел месяц. Иакинф, правда, успел еще написать несколько пространных писем и статей в Петербург — для "Литературной газеты" и в Москву — для "Московского телеграфа".

Тридцатого августа миссия покидала Кяхту.

Из окон наквасинского дома Иакинф видел, что уже к восьми часам утра на обширной площади у пограничных ворот расположился приготовленный для миссии обоз. Он состоял из нескольких десятков крытых одноколок, точно таких, в каких он сам со своею свитою выезжал из Кяхты четверть века назад. В десять часов в новой кяхтинской церкви при огромном стечении народа была совершена торжественная прощальная литургия. Соборную службу отправляли и местное духовенство, и иеромонахи миссии. После обедни священники, выйдя в сверкающих на солнце ризах на площадь, окропили обоз святою водою, и, в сопровождении конных казаков, он тронулся за границу. Членов же миссии пригласили к напутственному столу, устроенному кяхтинским обществом. Обед был дан в доме главы кяхтинского купечества купца первой гильдии Котельникова.

Огромная обеденная зала — ее не стыдно было б перенести и в столицу — едва вместила тех, кто был приглашен проводить отъезжающих. Иакинф словно перенесся на четверть века назад. Сегодня он, правда, не уезжал на долгий срок в чужую, неведомую страну, а лишь провожал других, и все-таки не мог отчего-то подавить охватившей сердце печали. И не он один. То и дело взлетали в потолок пробки, но веселого, беззаботного оживления за столом недоставало. Мысль о десятилетней разлуке как бы витала над праздничным застольем. Иные из отъезжающих не в силах были скрыть слез, другие старались казаться спокойными; и только прикомандированные к миссии, кто меньше чем через год должен был вернуться, не скрывали радости и даже проявляли нетерпение — они были готовы немедля пуститься в путь.

Недостатка в тостах и шампанском не было.

Первым напутственный тост произнес Шиллинг. Ему удалось даже вроде как-то разрядить печальную атмосферу проводов. Шутливое напутствие вызвало и смех, и оживление и вместе с тем запало в душу пригорюнившихся пилигримов. Затем поднялись с бокалами в руках пограничный начальник, директор таможни. От имени кяхтинского купечества напутственные слова сказали хозяин дома и купец первой гильдии Николай Матвеевич Игумнов — дальний родственник Александра Васильевича.

Времени на тосты и на еду не жалели, хотя обоз уже давно пересек границу и его предстояло догонять. Отъезжающим, видимо, хотелось продлить минуты пребывания на родине перед столь долгой разлукой, а провожающие памятовали старую пословицу, доставшуюся еще от дедов: за столом не состаришься. Под конец все-таки наступил такой момент, когда всё как бы отодвинулось на расстояние, подернулось легкой зыбучей дымкой, на сердце будто потеплело.

Последним поднялся Соломирский, чтобы произнести прощальное приветствие, вдохновленное музами. Стихи его показались Иакинфу не слишком складными, но были они очень трогательны и продиктованы, должно быть, искренним чувством. После них опять замелькали батистовые платочки у лиц присутствующих дам, и не одна пара восхищенных глаз устремилась в сторону столичного поэта.

Наконец послышался вечерний благовест. Это был сигнал к отбытию. Отъезжающие и гости поднялись из-за столов и снова направились в церковь. После напутственного молебна все кяхтинское духовенство в парадном облачении, с крестами и хоругвями, при колокольном звоне всех четырех кяхтинских церквей, проводило миссию до самой границы. Иакинф и Шиллинг тоже остановились у пограничной черты, разделяющей две империи, два мира.