Елизавета Водовозова - На заре жизни

17

Поэма К. И. Фоломеева «Счастье» вышла отдельным изданием в Петербурге в 1905 году.

18

В годы детства Е. Н. Водовозовой грамоте обучали по так называемому буквослагательному методу, при котором главным считалось знание букв алфавита и их названий, умение сочетать их в прямых слогах ("ба", «ва», и т. п.) и в слогах со стечением согласных ("бра", «вра» и т. п.). На смену буквослагательному методу пришел звуковой метод. При обучении по этому методу все внимание обращается на слуховое восприятие. Не буквы, а звуки слов являются главными объектами изучения.

19

О "Священной истории" А, Зонтаг см, в прим. к стр. 496,

20

Имеется в виду ходатайство дворянского собрания, производившего отбор кандидаток для обучения на казенный счет в дворянских учебных заведениях.

21

В каждой губернии велась дворянским депутатским собранием родословная книга. В третью часть ее вносились лица, получившие дворянское звание на гражданской службе или с пожалованием орденом.

22

Это подтверждают и другие мемуаристы. А. Лазарева в своих "Воспоминаниях воспитанницы Патриотического института дореформенного времени" пишет: "Не говоря о г-же Леонтьевой, поставившей себя в исключительное положение, но и последующие начальницы продолжали держать себя с высокомерною неприступностию и считались в институте какими-то недосягаемыми божествами. Нужно думать, что благодаря этому и некоторые порядки, описанные г-жой Водовозовой, продолжали еще долго царствовать в Смольном" ("Русская старина", 1914, № 8, стр. 230).

23

О духе раболепства и угодничества, царившем в Смольном, сохранились и другие свидетельства современников, например, запись в дневнике одной из классных дам института (в прошлом его воспитанницы) — Варвары Петровны Быковой, сделанная ею накануне вступления в должность, 22 апреля 1846 года: "…Меня пугает начальство… лишение свободы, раболепный тон, вечная тревога… мелкие неизбежные столкновения". Спустя несколько лет она записывает: "…Нужда и горе приучили переносить унижения… большею частью смиренно стою пред начальством и жду, когда отпустят или пригласят сесть" (В. П. Быкова, Записки старой смолянки (1833–1878), ч. I, СПб. 4898, стр. 152 и 268).

24

Речь идет об А. П. Олонкиной, приемной дочери О. П. Шишкиной, институтской подруги М. П. Леонтьевой. После смерти Шишкиной Леонтьева поселила Олонкину у себя в Смольном в качестве компаньонки (см. 3. Е. Мордвинова, Статс-дама Мария Павловна Леонтьева, СПб. 1902, стр. 50).

25

А. К. Сент-Илер, бывшая воспитанница Смольного, получила место инспектрисы Александровской половины после смерти мужа, преподавателя французского языка. Она "была прекрасно образованна, отлично знала французский и немецкий языки и преподавала нам (своим детям) все учебные предметы", — писал впоследствии ее сын, известный педагог К. К. Сент-Илер ("Воспоминания казенного пансионера о третьей СПб. гимназии", "Русская школа", 1898, № 4, стр. 31)

26

"Девичьей кожей" называлась пастила из корня просвирняка, употреблявшаяся как средство от кашля.

27

Подобные случаи не были в Смольном институте редкостью. А. Лазарева, например, рассказывает о драматической судьбе своей дочери, поступившей в институт в 80-х годах. Из этих воспоминаний видно, что порядки там остались те же, что в 60-х годах. Дочь Лазаревой, "13-тилетняя, хорошо приготовленная девочка была принята в 3-й класс, где большинство подруг ее были 15–17 лет. Тихая, застенчивая, впечатлительная и нервная, она терялась при каждом окрике. А с поступления в институт она ничего, кроме крика, брани, толчков, не слыхала и не видела. Никто не сказал ей доброго слова, никто же не принял участия, никто не помог ей. Все, на себе испытавшие, знают, какое тяжелое время переживают вновь поступающие, особенно если они попадают в класс, прошедший уже несколько лет институтской жизни. Ежедневные крики, брань, издевательства над новенькой, вроде обливания холодной водой, когда она засыпала… крики классной дамы за все и про все… крики инспектрисы, чуть не каждый день отчитывавшей класс, и т. д. — все это не могло не подействовать на девочку. Она не выдержала, и я через три месяца вынуждена была взять ее совсем из института по совету профессора Мержеевского, предупредившего меня, что девочку ожидает столбняк, если я ее не возьму немедленно. И долго потом я ничем не могла вызвать улыбки на ее лице" (А. Лазарева, Воспоминания воспитанницы Патриотического института дореформенного времени, "Русская старина", 1914, № 8, стр. 230–231),

28

О казарменном распорядке жизни в Смольном институте оставили свидетельства как педагоги, пришедшие с Ушинским, так и постоянно служившие там. В. И. Водовозов писал в "Секретных воспоминаниях пансионерки", что жизнь институток "напоминала правильность солдатского строя или шахматной доски, по которой, сколько бы вы ни двигали пальцем, все очутитесь в одинаковом четвероугольнике" ("Отечественные записки", 1863, № 8, стр. 511). Стены Смольного "давят нынешних наших молоденьких девиц", читаем мы запись 1850 года в дневнике классной дамы Смольного В. П. Быковой (В. П. Быкова, Записки старой смолянки (1833–1878), ч. I, СПб. 1898, стр. 197).

29

Смольный был тюрьмой не только для воспитанниц, но, хотя в меньшей степени, и для классных дам. Им разрешалось лишь изредка отлучаться из института."…Мы не дежурные и считаемся свободны, — читаем в дневнике классной дамы Смольного В. П. Быковой (запись относится к ней и ее сестре А. П. Быковой, также служившей в Смольном в качестве классной дамы), — но все-таки являйся к детскому столу в 12 часов утра и в 8 часов вечера. Никуда выехать нельзя" (В. П. Быкова, Записки старой смолянки (1833–1878), ч. I, СПб. 1898, стр. 249).

30

Эти мысли о положении девушек-гувернанток Е. Н. Водовозова более широко развила в статье "Что мешает женщине быть самостоятельною?", написанной по поводу романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?" ("Библиотека для чтения", 1863, № 9)

31

Речь идет о генерале И. С. Гонецком.

32

Е. Н. Водовозова говорит здесь о доброте своего дядюшки с родственным пристрастием. Более справедливую оценку его мы встречаем в главе XIV, где автор характеризует генерала И. С. Гонецкого как "дикого консерватора" и монархиста. На совести генерала — активное участие в жестоком подавлении польского восстания 1863 года. Именно Гонецкий взял в плен одного из руководителей восстания, тяжело раненного Сигизмунда Сераковского, которого казнил затем Муравьев-"вешатель". В книге П. Е. Щеголева "Алексеевский равелин" (М. 1929) приводится письмо С. Г. Нечаева о бесчеловечном режиме, созданном для политических заключенных комендантом Петропавловской крепости генералом И. С. Гонецким в 80-х годах. "Судя по тому, — писал Нечаев, — что он посещал равелин только затем, чтобы по часу стоять у дверей каземата и любоваться в щель на отягченное им положение узников, судя по этому, следует думать, что созерцание чужих страданий доставляет ему удовольствие, которое человеческим назвать нельзя" (стр. 288). Возможно, что, живя отдельно от своих знатных родственников, Е. Н. Водовозова не располагала достаточными сведениями о служебной карьере генерала Гонецкого. Правдивый и искренний характер воспоминаний Е. Н. Водовозовой исключает какую бы то ни было преднамеренность с ее стороны при обрисовке личности Гонецкого.