Сергей Ильин - Витте

Летом 1910 года исполнилось 40 лет с того дня, как С. Ю. Витте вступил на поприще общественной и государственной службы. От Владимира Ивановича Ковалевского пришло поздравительное письмо со следующими строками: «Вы были центральной фигурой той эпохи, выразителем редкой государственной мощи и таланта, фокусом всего живого, к Вам неслись надежды, около Вас группировались деятельные силы, зарождалось новое — лучшее будущее. И я счастлив при воспоминании, что совместные труды с Вами — лучшее время моей жизни… К великому огорчению моему, нет шансов на возобновление прошлого. И не потому, что история не повторяется. Нравственные усилия и духовное содержание труда могли бы повториться вновь, если бы был на них спрос. К несчастью, этого нет. Никому не нужны большие, двигательные силы — широкий государственный ум, творческий талант, смелость мысли, твердая воля, бескорыстие. В спросе — горизонтальная спина, прислужливость, все серенькое, маленькое, бедное мыслями и богатое аппетитами. И вот всякий осел лягает копытом льва»24.

В Госсовете С. Ю. Витте был совершенно одинок, ни одна из фракций не хотела принять его в свои ряды, да и сам он не испытывал желания примкнуть к какой-либо группе. К правым членам С. Ю. Витте, так же как и А. Ф. Кони, испытывал чувство презрения, смешанное с жалостью: «Это — люди, сидящие на задней площадке последнего вагона в поезде и любовно смотрящие на уходящие вдаль рельсы, в надежде вернуться по ним назад в то время, как, увлекаемые силой паровоза, они все-таки едут вперед, но только задом»25.

До января 1914 года С. Ю. Витте нередко выступал с речами в общем собрании Государственного совета. Когда его фигура, грузная, длинная и неуклюжая, появлялась на трибуне, некоторые из правых членов Совета демонстративно покидали зал заседаний. Но те, кто оставался, слушали его довольно внимательно.

С формальной стороны С. Ю. Витте был неважным публичным оратором: говорил длинно и с частыми повторениями; как многие люди, наделенные даром воображения, он не всегда соблюдал последовательность в развитии мысли. Но слушать его было интересно — он говорил всегда строго по делу, высказывал нетривиальные мысли и суждения, приводил остроумные афоризмы, хотя иногда и перевирал цитаты (Уильяму Шекспиру приписывал слова Фридриха Шиллера). В речи его А. Ф. Кони часто слышалась тонкая ирония, а иногда и негодование. Критикуя бюджетную политику министра финансов В. Н. Коковцова, С. Ю. Витте выразил преклонение перед его заслугами: он хотя и ничего не приобрел, но и не утратил ничего из того наследства, которое получил. Граф очень сильно возражал против строительства Амурской магистрали, за что получил упрек в космополитизме — магистраль нужна была для обороны дальневосточных границ, положительного экономического значения она не имела никакого. В конце своей речи он, сильно повысив голос, произнес следующие слова: «К огорчению очень многих, я заявляю, что все растущая волна их клевет и инсинуаций против меня никогда не превзойдет объема моего к ним равнодушного презрения»26.

На А. Ф. Кони, много раз слушавшего его речи в Государственном совете, С. Ю. Витте производил впечатление человека, чуждого словесной дипломатии, не стесняющегося резко и определенно высказывать свои мысли. Иногда он не щадил и самого себя. Так, однажды он во всеуслышание поведал, как в начале своей карьеры министра финансов смалодушничал, под влиянием К. П. Победоносцева отозвав из Государственного совета им же внесенный законопроект об обеспечении фабричных рабочих от увечий и несчастных случаев27.

С. Ю. Витте никогда не упускал случая подчеркнуть свое высокое уважение к памяти Александра III, быть у которого министром он искренне почитал за величайшее счастье. Если при этом подобало упомянуть Николая II, то он делал это скороговоркой и понизив голос: «…и царствующий ныне благочестивейший монарх». Слушатели сразу чувствовали разницу.

Случалось ему и эпатировать публику. Журналист Л. М. Клячко вспоминает следующий эпизод. В одной из произнесенных им речей в Государственном совете С. Ю. Витте, упомянув царя, сказал как бы между прочим слова: «нашего самодержавного благочестивого неограниченного монарха». Они произвели на присутствующих эффект разорвавшейся бомбы — сам творец российской «конституции» считает монарха «самодержавным и неограниченным»!

«Я лично наблюдал, — пишет Л. М. Клячко, — какое огромное впечатление это произвело: во время перерыва, в кулуарах, только и разговора было на эту тему. Это было единственное заседание, в котором Витте был неодинок. Его окружили его всегдашние враги, с ним оживленно беседовали. Казалось, они готовы были позабыть часть своей ненависти и простить ему много грехов»28.

Л. М. Клячко было интересно, как С. Ю. Витте выкрутится из этой пикантной ситуации. Просматривая газеты с отчетом о памятном заседании, журналист обнаружил, что фраза С. Ю. Витте была напечатана без слов «самодержавный и неограниченный». Как старший среди газетчиков, аккредитованных при Государственном совете, Л. М. Клячко имел право свободного доступа в комнату стенографисток. Разыскав текст расшифрованной стенограммы, он установил: «В экземпляре, представленном графу Витте на просмотр (стенограммы обычно посылались ораторам на редактирование), слова „самодержавный и неограниченный“ были графом Витте собственноручно вычеркнуты»29.

К выступлениям в Госсовете С. Ю. Витте обычно готовился и, выходя на трибуну, брал с собой подготовленные заметки. Когда ему нужно было заглянуть в бумаги, он надевал очки, после чего, сдвигая их на свой высокий лоб, выглядел очень комично. Закончив выступление, он часто уезжал, не дожидаясь общего перерыва. А. Ф. Кони никогда не видел его участвующим в общем чаепитии. Председатель Государственного совета М. Г. Акимов относился к С. Ю. Витте неприязненно, тревожно ожидая, что он вот-вот перейдет границу дозволенного. М. Г. Акимов не раз обрывал С. Ю. Витте резкими замечаниями и запрещениями говорить на ту или иную тему, на что тот смиренно, но не без яда отвечал: «Слушаюсь!»

«Особенно тяжело ему жилось последние два года», — подметил наблюдательный А. Ф. Кони. В перерыве между заседаниями С. Ю. Витте расхаживал по аванзале большими тяжелыми шагами, с мрачным выражением лица. На вопросы редких собеседников отвечал неохотно, явно спеша от них отделаться. А. Ф. Кони казалось, что в его кипучей натуре, лишенной возможности заниматься большим и живым делом, жило вечное «роптание души». «Со стороны казалось, — вспоминал А. Ф. Кони, — что это своего рода Гулливер, связанный по рукам и ногам в царстве лилипутов»30. С. Ю. Витте любил подчеркнуть свое положение не у дел и не раз повторял, что теперь он ни за что ответственности не несет.