Энн Эпплбаум - ГУЛАГ
После войны эти описания пережитого поляками легли в основу докладов о советских лагерях принудительного труда, выпущенных в США Библиотекой Конгресса и Американской федерацией труда. Содержавшиеся там прямые описания советского рабства потрясли многих американцев, чьи представления о лагерях в СССР были тогда гораздо менее четкими, чем в 1920‑е годы, когда предпринимались попытки бойкота советского леса. Эти доклады стали достоянием широкой общественности, и в 1949 году, пытаясь побудить ООН к расследованию практики принудительного труда в государствах-членах, АФТ представила ООН большой массив свидетельств о рабстве в СССР:
Не прошло и четырех лет с тех пор, как рабочие всего мира одержали свою первую победу, победу над нацистским тоталитаризмом, с огромными жертвами выиграв войну против политики порабощения народов всех стран, оккупированных нацистами. <…> И вот, несмотря на победу союзников, мир глубоко встревожен сообщениями, которые говорят о том, что зло, против которого мы сражались и за искоренение которого столь многие отдали жизнь, по-прежнему свирепствует в различных частях земли…[1624]
Уже шла холодная война.
Жизнь в лагерях во многих случаях отражала жизнь в СССР в целом, отзывалась на происходившие в стране события, и это особенно верно в отношении последних лет Второй мировой войны. Германия агонизировала, и мысли Сталина обратились к послевоенному мироустройству. Его планы втянуть Центральную Европу в советскую сферу влияния обрели конкретные очертания. НКВД, со своей стороны, вступил в экспансионистскую, “международную” стадию существования. “В этой войне не так, как в прошлой, – заметил Сталин в разговоре с Тито, записанном югославским коммунистом Милованом Джиласом, – а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может”[1625]. Существенным элементом советской “социальной системы” были концлагеря, и с приближением конца войны советская тайная полиция начала экспортировать свои методы и кадры в оккупированные СССР части Европы, наставляя восточноевропейских учеников по части лагерного режима и приемов обращения с заключенными. Все это уже было хорошо опробовано на родине.
Из лагерей, созданных в странах советского блока, самыми жестокими, судя по всему, были восточногерманские. Советская военная администрация начала сооружать их уже в 1945 году, как только Красная армия вошла в Германию. В конечном итоге этих спецлагерей стало одиннадцать. Два из них – Заксенхаузен и Бухенвальд – располагались на месте прежних нацистских концлагерей. Все они находились в ведении НКВД, который организовал их и управлял ими в такой же манере, в какой он управлял лагерями ГУЛАГа на родине. Здесь были и производственные нормы, и урезанные до предела пайки, и переполненные бараки. В голодные послевоенные годы эти лагеря в Германии, кажется, были еще более губительными, чем лагеря на территории СССР. За пять лет их существования через них прошло почти 240 000 человек, главным образом политзаключенных. Из них, как утверждают, умерло 95 000 – более трети. Если для властей СССР мало что значили жизни советских заключенных, то что уж там говорить о жизнях немецких “фашистов”.
Большую часть заключенных восточногерманских лагерей составляли не нацисты высокого ранга и не военные преступники: этих обычно везли в Москву, там допрашивали и отправляли в советские лагеря для военнопленных или в лагеря ГУЛАГа. Спецлагеря играли ту же роль, что и депортации поляков и прибалтийцев: они должны были перебить хребет немецкой буржуазии. В них сажали судей, юристов, предпринимателей, врачей, журналистов. Изредка попадались там даже немецкие антифашисты, которых Советский Союз парадоксальным образом тоже боялся. Всякий, кто отваживался бороться с нацистами, мог отважиться и на борьбу с Красной армией[1626].
Граждан из таких же категорий отправляли и в венгерские и чехословацкие лагеря, созданные местными тайными полициями с помощью советников из СССР после захвата власти коммунистами в Праге в 1948‑м и в Будапеште в 1949 году. Мотивы этих арестов были охарактеризованы как карикатура на советскую логику: одного венгерского синоптика арестовали за прогноз “вторжения ледяного воздуха с северо-востока – с территории Советского Союза” в день прибытия в Венгрию советской дивизии; одного чешского бизнесмена отправили в лагерь по доносу соседа, заявившего, что тот назвал Сталина идиотом[1627].
Но сами лагеря карикатурными не были. В воспоминаниях о венгерском лагере, который славился наибольшей жестокостью, венгерский поэт Дьёрдь Фалуди изобразил почти точную копию гулаговской системы, вплоть до туфты и голода, из-за которого венгерские заключенные вынуждены были собирать в лесу дикие ягоды и грибы[1628]. У чешской системы была своя “изюминка” – восемнадцать лагпунктов вокруг Яхимовских урановых рудников. Ныне ясно, что политзаключенных с большими сроками, подобных советским каторжникам, посылали на эти рудники умирать. Они добывали уран для советской атомной бомбы без всякой защиты от радиации. Смертность была высока, но насколько высока, неизвестно до сих пор[1629].
В Польше положение было более сложным. В конце войны немалая часть населения страны жила в лагерях того или иного рода: в лагерях для перемещенных лиц (евреи, украинцы, бывшие “остарбайтеры”), в лагерях для интернированных (немцы и фольксдойчи, польские граждане немецкого происхождения) или в лагерях для заключенных. Красная армия разместила в Польше некоторые свои лагеря для военнопленных и отправляла туда не только немцев, но и участников польской Армии крайовой перед депортацией их в СССР. Кроме того, в Польше были политзаключенные: в 1954 году их насчитывалось 84 200[1630].
Лагеря сооружались и в Румынии, и в Болгарии, и, несмотря на “антисоветскую” репутацию Тито, в руководимой им Югославии. Как и лагеря Центральной Европы, эти балканские лагеря вначале были очень похожи на ГУЛАГ, но со временем начали приобретать свои особенности. Большую их часть создавали под советским руководством местные “органы”. Румынская тайная полиция “Секуритате” действовала, судя по всему, по прямым директивам советского начальства. Возможно, поэтому румынские лагеря походили на ГУЛАГ особенно сильно, вплоть до того, что их использовали для реализации таких же нелепых сверхамбициозных проектов, какие Сталин осуществлял в СССР. Самая знаменитая из этих строек – Дунайско-Черноморский канал, – кажется, вообще не имела экономического смысла. Канал сегодня настолько же заброшен, как Беломорканал, который он зловеще напоминает. Пропагандистский лозунг гласил: “Дунайско-Черноморский канал – могила румынской буржуазии!” Невольно приходишь к мысли, что главное назначение канала в этом-то и состояло: ведь на его строительстве погибло, возможно, до двухсот тысяч человек[1631].
