Александр Михайлов - Маяковский

Асеев сказал о Маяковском: он был общественным человеком, без всякого усилия казаться им в чьих-либо глазах. Это истинная правда. Общественная суть была у него в крови.

И еще Маяковский был человеком долга. Чрезвычайно важная черта личности, если учесть, что и прежде и ныне некоторые литературные витии кичливо заявляют: «Я ничего никому не должен!» - настаивая таким образом на своей исключительности. Нет, каждый человек - должен. Должен - миру, человечеству, земле, дому, близким... Права предполагают и обязанности, а обязанности - это долг. Долг у Маяковского - это убеждения, то, что отстоялось в душе. Он не отделяет убеждений от долга - и наоборот. И чем грандиознее возникали задачи, которые он считал своим долгом решать, тем больше энтузиазма и желания справиться с ними проявлял поэт.

Асеев, вернувшись в 1928 году из Италии, рассказал Владимиру Владимировичу о грамоте, хранящейся в архиве Флорентийского собора. Грамота эта была указом цеха суконщиков города Флоренции архитектору о постройке собора, равного которому по красоте не было бы в мире ни в настоящем, ни в будущем. Маяковский посмотрел на Асеева долгим взглядом и сказал как-то необычно тихо:

- Да! Вот это социальный заказ! - Потом, помолчав: - Ну, ничего! Я и без заказа такое напишу!

Социальный заказ для Маяковского, как сигнал для души, когда душа готова принять его. Но душа - не механический уловитель сигналов. Поэтому не всякое задание было для него обязательным. Думающим иначе он заявлял: «Поймите ж - лицо у меня одно - оно лицо, а не флюгер».

В последние годы жизни Владимир Владимирович ни на йоту не изменил своему принципу сотрудничать с газетами, в том числе и выполняя их заказы. Он не менял образа жизни по сути даже в 1930 году, будучи нездоровым, а под конец и вовсе больным, за три месяца он успел выступить свыше тридцати раз. Это, разумеется, помимо выступлений на всякого рода собраниях, совещаниях, диспутах, обсуждениях и т. д.

Он по-прежнему встречался с самыми разными людьми, утоляя свой интерес к жизни. В воспоминаниях мексиканского художника Диего Риверы, посетившего поэта в Москве, есть такая запись:

«В один очень холодный вечер (это было в середине ноября 1927 года. - А. М.) Маяковский пригласил нас к себе в дом... Там было жарко, как в печи, и там действительно пылал энтузиазм тех, на чью долю выпали радость и честь воспользоваться гостеприимством гения. Нас было много в его доме... К Маяковскому пришли и люди, знаменитые уже тогда, и люди, которые стали знаменитыми впоследствии. Среди первых был Теодор Драйзер...»

Американский писатель в книге «Dreiser Looks at Russia» с уважением говорит про Маяковского: «В противовес некоторым, он совершенно не боится, что его индивидуальность будет подавлена коммунистической программой».

Вечер в доме Маяковского всем доставил большое удовольствие. Маяковский умел принимать гостей и привлекал их не только щедростью. Он был интересен как собеседник, как личность, как человек оригинально и крупно мыслящий. Но «домашние» приемы в Гендриковом зависели не только от него, Маяковский должен был считаться с Бриками, поэтому нередко приходилось принимать гостей в тесной комнатке в Лубянском проезде.

Многие интересные встречи с людьми, конечно, происходили во время поездок, и впечатления от них оседали в блокнотах в виде строчек, строф, рифм, образных находок. А еще больше оседало в памяти и использовалось и в стихах, и в выступлениях, встречах и разговорах.

В поездках по стране Владимир Владимирович выступал не только в роли «солиста» поэтических вечеров. Он выступал и как лектор-пропагандист по актуальным вопросам внутренней и международной жизни, как представитель «Комсомольской правды», как лидер Лефа... Выступал всегда, когда была к этому возможность, но... Выросший под щедрым солнцем Грузии, он трудно акклиматизировался на севере. Иногда вечера срывались из-за болезни, и он глубоко переживал, приносил свои извинения организаторам. Жаловался Катаеву:

- До сих пор никак не могу привыкнуть к этому паршивому климату. Апрель называется!.. Разве это апрель? Гибну, как обезьяна, привезенная из тропиков.

Для него, человека железной дисциплины и организованности, человека слова и дела, даже в какой-то степени педанта, было невыносимо сознавать, что он кого-то подвел, стал причиной пустых хлопот.

В апреле 1928 года были отменены выступления в Смоленске, Витебске и Минске, была отменена предполагаемая заграничная поездка. Маяковского терзал грипп, около месяца он пролежал в постели. «Мне чудовищно не везет... - жалуется он в одном из писем, - я делаю все, что можно, - целый день жру пилюли, закручиваюсь в компрессы и ставлю банки, а главным образом два термометра и все-таки с трудом изгоняю каждые четверть градуса».

Общественный темперамент не позволял Маяковскому сидеть на месте, он сам ищет встреч с людьми, ходит по редакциям, вооружая их сотрудников идеями газетных выступлений, получая постоянную свежую информацию о событиях в стране и за рубежом, вступает во всевозможные дискуссии, затевает их, пишет Луначарскому по вопросу о школьных учебниках литературы, принимает участие в обсуждении проекта авторского права, ведет переговоры с ВЦСПС о профсоюзном членстве писателей...

Письмо к Луначарскому возникло из-за разногласий с Госиздатом по поводу «Школьного Маяковского». По решению ГУСа (Главного ученого совета) в школах вводилось изучение «живых писателей». Среди них ГУС назвал Маяковского и утвердил состав книги без авторского участия. В состав книги включались отрывки из «Войны и мира», «Левый марш» и «Прозаседавшиеся». Маяковский предлагал «Облако в штанах», «Солнце» и, конечно, «Хорошо!».

Кроме того, он излагает в письме к Луначарскому принципы подготовки и выпуска таких изданий, считая, что «материал... надо подбирать наиболее характерно, полно и современно...» и что к критическому разбору надо привлекать людей квалифицированных.

«Идея преподавания живой литературы прекрасна и революционна...» - пишет Маяковский, поддерживая это начинание.

Исполбюро Федерации писателей, полагаясь на темперамент и полемические способности Маяковского, направляет его своим представителем в правительственную комиссию по рассмотрению писательских нужд. 15 февраля 1930 года он присутствует на заседании этой комиссии в Совнаркоме РСФСР и принимает участие в обсуждении вопроса о взаимоотношениях писателей с издательством.

Маяковский специально, на один день, едет в Ленинград, чтобы выступить в Колпине перед рабочими Ижорского завода, и потом, на собрании читателей «Комсомольской правды», с восторгом говорит о том, что его слушали «восемьсот-девятьсот колпинских рабочих... вооруженных по последнему слову литературной техники и литературных знаний». Конечно, это преувеличение и опять оттого, что Маяковскому не терпится заглянуть вперед, увидеть сегодня то, что пока брезжит как идеал.