РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

— А вы, что же, отказываете Толстому в психологической тонкости?

— Отнюдь нет! Но психологизм Толстого иной. Его в первую очередь интересует именно общественный человек и пути к всечеловеческому братству. А Достоевского волнует всегда отдельно взятый человек и ущерб, нанесенный обществом его личности...

— Спорно, но... не безынтересно. Главное, очень прошу вас, товарищ преподаватель, избегать школярства! Чтобы люди большого практического опыта, ценные наши руководители не ощутили себя опять какими-то подготовишками, понимаете? Чтобы им было интересно и чтобы они быстро поняли, как нужны им эти знания даже в ежедневной практической работе!

Он протянул руку, подчеркивая этим жестом свое расположение к преподавателю. Пальцы были прохладны, чисто вымыты и вяловаты.

— Итак, программу вашу я в целом утвердил. Можете начинать по ней ваш курс. А в будущем примите во внимание мои пожелания, главное же, необходимо заинтересовать, увлечь аудиторию. Я надеюсь, что это вам вполне удастся. Желаю вам полного успеха! Может быть, в ходе занятий возникнут какие-то проблемы, вопросы — тогда поставьте в известность меня. И, возможно, я побываю у вас на занятиях или на экзаменах. Будьте здоровы, товарищ преподаватель!

* * *

В стенах той самой церкви Воскресения на Покровке, где венчался Достоевский, размещалось, оказывается, целое гулаговское управление. Его начальник, старший лейтенант государственной безопасности, был старостой основной, или первой группы. Она насчитывала 14 человек (в том числе два прокурора). Занятия шли в кабинете начальника. Он командовал:

«Встать!» и докладывал вошедшему преподавателю, что группа готова к занятиям.

Вторая группа была числом и чинами помельче, занятия шли в какой-то невзрачной конторе на Покровском бульваре против длинного строения казарм, и выделялся своими успехами в учении один слушатель из этой группы — младший лейтенант госбезопасности товарищ Ц. — серьезный, вдумчивый, с хорошей памятью, здравым умом и натурой, не склонной к фанатизму. Он составил замечательные конспекты по Рониным предметам. Впоследствии экзаменаторы приводили его всем в пример, а Рональду Вальдеку он запомнился на всю жизнь среди нескольких тысяч учеников, слушателей и курсантов...

Занятия шли регулярно, строго по расписанию, задания выполнялись со школьной добросовестностью — все знали, что за работой факультета следит сам нарком. Обе стороны — преподаватель и слушатели — постепенно привыкали, притирались друг к другу. У Рональда Вальдека уже начинало исчезать первоначальное ощущение цыпленка, нечаянно влетевшего на кухню к обедающим поварам...

Но и множились приметы, сигналы, знаки того, второго, подземного мира, которым распоряжались Рональдовы ученики вне учебного процесса.

Все чаще случалось, что в момент лекции о Тургеневе или Чехове тихонько звякал телефон ВЧ (в редакциях «Голоса Советов» или ПАИС его называли «вертушкой», и доступ к нему имели только особо доверенные лица). Начальник взмахом руки водворял в аудитории тишину. Преподаватель умолкал на полуслове, а хозяин кабинета и вертушки принимал телефонные указания сверху. Иногда трубка говорила так отчетливо, что слова высшего начальства явственно разносились по всему кабинету:

— Приготовьтесь принять завтра две с половиной тысячи... С Окружной... Нужна будет и санобработка... Контингент частично не наш... Разнарядку на этапирование получите послезавтра, а покамест надо разместить компактно, не разбрасывать. Тесновато будет? А? Ну, создавать удобства мы им не обязывались! Что вы так тихо?..

— У меня... занятия, товарищ комиссар первого ранга.

Там, среди этого «контингента» могут быть отец Рональда, профессора Винцент и Волжин, Вадим Григорьев, отец Павлика Ковальского, педагог Яков Мексин, целая толпа сослуживцев Катиных и Рониных... А может быть, завтра санобработка будет ожидать и самого товарища преподавателя?

Однажды под вечер, за час до начала занятий на факультете, к подъезду Рональда Вальдека в Малом Вузовском подали тяжелый «ЗИС». Было это, верно, в начале зимы 1939—40 годов, в тяжелые дни Финской войны. Шофер «ЗИСа» позвонил в квартиру Вальдеков (кроме них тут жили еще три семьи») и вручил Рональду записку от начальника-студента, старосты первой группы.

«Сегодняшние занятия проводим за городом. Заодно сходим и на охоту. Берите с собой, если желаете, ружье и патроны. Об остальном позаботится наш совхоз».

Катя очень поощряла Ронину охотничью страсть, уже отпускала с отцом в лес или на болото 8-летнего Федю. Рональд надел свою обычную охотничью амуницию, взял футляр с «кеттнером» и сел в машину.

Уехали, верно, верст на 50 к юго-востоку по Каширскому шоссе. В стороне осталась станция Белые Столбы. Участвовали в поездке трое Рониных слушателей, чинами поважнее. Начальник, старший лейтенант госбезопасности, вел себя по-хозяйски. При зажженных фарах погудели перед запертыми воротами «совхоза». По виду ворот и стражи Рональд быстро сообразил, что это за «совхоз»! Домик близ ворот оказался, впрочем, уютным (он, как выяснилось, предназначался отнюдь не для товарищей начальников, а для так называемых «личных свиданий» заключенных с их близкими — такое свидание заключенный мог выслужить себе долгими месяцами примерного поведения, перевыполнением нормы и т. д.). Ни о каких занятиях даже не вспоминали! Плотно поужинали — причем подавали блюда на стол в закрытой посуде, носили их через двор из кухни молчаливые и быстрые тени-люди...

Утренняя охота по свежей пороше была бы великолепна, мало отлична от описаний тургеневских и некрасовских, если бы не... выражения лиц егерей и «флажных». Подобострастие, злоба, порочность сочетались в этих лицах в поразительно хрупкую смесь. Все они были расконвоированными уголовниками или «бытовиками».

Еще ночью взяли в оклад двух зайцев на лежках и лису. Привели из собачьего питомника смычок русских гончих. Стараниями двух десятков егерей и загонщиков удалось выставить обоих зайцев прямо на самого начальника. Он картинно красовался на своем номере среди низкого кустарника, облаченный в романовский полушубок и белые валенки, и не промахнулся из своего первоклассного великокняжеского «Пэрде». Зайцы были погружены в багажник «ЗИСа», а лиса поначалу ускользнула от выстрелов и ушла под линию флажков. Начальник веско обругал старшего егеря за то, что флажки не были смочены в керосине — лиса, мол, испугалась бы резкого чужого запаха. Однако, пока охотники возвращались на базу, егеря все-таки настигли лису с помощью гончих собак и сразили ее. Красного зверя кинули в багажник вместе с зайцами, и кабы охотники садились не в автомобиль XX века, а в какой-нибудь санный возок, со стороны могло бы показаться, что тучный русский барин едет восвояси со своих угодий, а крепостная челядь почтительно и преданно провожает его из осчастливленного приездом села... Сам же Рональд Вальдек в этом, похожем на сон охотничьем пиршестве, чувствовал себя, примерно, как живая лиса в магазине меховых изделий!