Лидия Ивченко - Кутузов

Трехдневная битва под Красным, убив в армии Наполеона волю к сопротивлению, окончательно уничтожила в ней и остатки дисциплины. «Я не сходил с места четыре дня, и вот ваша гвардия и все корпуса, следовавшие за Наполеоном, постепенно мимо нас проходили, каждый для того, чтобы оставить половину своих солдат с нами. Поверь, что спаслось под Красным, то с великим трудом пройдет Оршу!» — сказал Кутузов в дружеской беседе с пленным полковником М. Л. де Пюибюском. Именно в ходе боев под Красным на долю В. И. Левенштерна, прибывшего с донесением к Кутузову, выпала завидная честь — он был приглашен к обеденному столу Светлейшего: «Я был весь перепачкан и походил скорее на разбойника, чем на офицера: тулуп и накинутый поверх него, попорченный бивуачными огнями плащ представляли собою удивительный контраст со свежими и элегантными костюмами щеголей Главной квартиры. Слушая мое донесение, фельдмаршал, при каждом моем слове, улыбался с видимым удовольствием, затем усадил меня подле себя, не дав мне пообчиститься, и любовался прекрасным аппетитом, с каким я пожирал его превосходный обед. Он приказал однако Дохтурову с его корпусом поддержать Милорадовича. Я осмелился заметить фельдмаршалу, что это бесполезно, и уверял его, что 15000 пленных были уже в его руках. — О, как прыток наш молодой человек! Да уверены ли вы, что их 15000 человек? — Я хотел бы, чтобы их было 30000, — отвечал я, продолжая есть с прожорливостью, — так как результат был бы один и тот же и эти 30000 человек были бы ваши точно так же, как эти 15000 уже принадлежат вам. Его глаза засверкали радостью…» Тогда же дежурный генерал П. П. Коновницын направил распоряжение генералу В. С. Ланскому: «По необыкновенно большому числу взятых в последние дела пленных, Его Светлость Главнокомандующий армиями поручил мне отнестись к Вашему Превосходительству с просьбою, дабы Вы приняли все возможные и от Вас зависящие меры об отпуске им провианта, в том особливо уважении, что многие из них по несколько дней вовсе не ели и что самое человечество требует доставить им необходимое пропитание для отвращения голодной смерти»150.

Не раз доводилось увидеть в те дни Кутузова и Н. Е. Митаревскому: «Во время всех переходов от Тарутина до Березины, фельдмаршал Кутузов часто останавливался у дороги и смотрел на проходившие войска, иногда и под дождем; случалось, говорил солдатам: „Что, устали, ребята? Холодно? Ели ли вы сегодня? Нужно отстоять матушку Россию, надо догонять и бить французов!“ <…> На все это проходившие солдаты кричали: „Рады стараться, ваше сиятельство!“ Обыкновенно он стоял или же сидел на простых складных креслах, в простом сюртуке и фуражке, без всяких принадлежностей своего сана; с неразлучною казачьею нагайкой на ремешке через плечо. Никак мы не могли разгадать, для чего у него нагайка, тем более, что никогда не видели его верхом на лошади. Офицеры говаривали обыкновенно: „хитрый наш старик Кутузов, знает он, как подобраться к солдатам“»151. Особенно подробно описал все встречи с Кутузовым И. С. Жиркевич: «Тут после сильных морозов, начавшихся от Вязьмы и продолжавшихся дней десять, сделалась сильная оттепель. На дневке вечером, часу в пятом, Кутузов, объезжая бивуаки, подъехал к Семеновскому полку. За ним ехало человек пять генералов, в числе которых были принц Александр Виртембергский, Опперман и Лавров, а позади их семь человек конногвардейцев везли отбитые у неприятеля знамена. „Здравствуйте, молодцы семеновцы! — закричал Кутузов. — Поздравляю вас с новой победой над неприятелем! Вот и гостинцы везу вам! Эй, кирасиры! Нагните орлы пониже! Пусть кланяются молодцам! Матвей Иванович Платов доносит мне, что сегодня взял сто пятнадцать пушек и сколько-то генералов… не помнишь ли, Опперман, сколько именно?“ Опперман отвечал: „Пятнадцать“. — „Слышите ли, мои друзья, пятнадцать, то есть пятнадцать генералов! Ну, если бы у нас взяли столько, то остальных сколько бы осталось? Вот, братцы, пушки пересчитать можно на месте, да и тут не верится; а в Питере скажут: 'Хвастают!'“

Затем Кутузов подъехал к палатке генерала Лаврова, командовавшего в то время 1-й гвардейской пехотной дивизией и расположившегося за Семеновским полком. Кутузов и прочие генералы сошли с лошадей и приготовились пить чай у Лаврова. Тут же кирасиры сошли с лошадей, стали в кружок и составили из знамен навес вроде шатра. Кто-то из офицеров, подойдя к знаменам, стал читать надписи на одном из них, вслух все те сражения, в которых отличился тот полк, которому принадлежало знамя, и в числе прочих побед прочел: „Аустерлиц!“. „Что там? — спросил Кутузов. — Аустерлиц? Да, правда, жарко было и под Аустерлицем! Но омываю руки мои пред всем войском: неповинны они в крови аустерлицкой! Вот хотя бы и теперь, к слову, не далее как вчера я получил выговор за то, что капитанам гвардейских полков за Бородинское сражение дал бриллиантовые кресты в награду. Говорят, что бриллианты — принадлежность кабинета и что я нарушаю предоставленное мне право. Правда, и в этом я без вины виноват (выделено мной. — Л. И.). Но ежели по совести разобрать, то теперь каждый, не только старый солдат, но последний ратник, столько заслужили, что осыпь их алмазами, то они все еще не будут достаточно вознаграждены. Ну, да что и говорить! Истинная награда не в крестах или алмазах, а просто в совести нашей. Вот здесь кстати я расскажу о дошедшей до меня награде. После взятия Измаила я получил звезду Святого Георгия (орден Святого Георгия 2-го класса), тогда эта награда была в большой чести. Я думаю, здесь есть еще люди, которые помнят молодого Кутузова. (Тут Кутузов вздернул нос кверху.) Нет? Ну, после! Когда мне матушка-царица приказала прибыть в Царское Село к себе, я поспешил выполнить ее приказание — поехал. Приезжаю в Царское. Прием мне был назначен парадный. Я вхожу в залу в одну, в другую, все смотрят на меня, я ни на кого и смотреть не хочу. Иду себе и думаю, что у меня Георгий на груди. Дохожу до кабинета, отворяются двери; что со мной сталось? И теперь еще не опомнюсь! Я забыл и Георгия, и то, что я Кутузов. Я ничего не видел, кроме небесных голубых очей, кроме царского взора Екатерины. Вот была награда“. — И с чувством, постепенно понижая голос, Кутузов приостановился — и все кругом его молчало. Потом, весь этот рассказ он повторил на французском языке принцу Александру Виртембергскому, видимо, с целью, чтобы от него перешло это выше — в Петербург…»152 Заметим, что Кутузов публично ведет себя перед гвардейцами совершенно вопреки легенде о «придворной угодливости», поведав «к слову» о том, что он получил очередной выговор от императора за распределение наград, что в глазах государя он, по обыкновению, «без вины виноват», завершив сравнением «века нынешнего с веком минувшим», да еще и с французским переводом специально для родственника Александра I.