Белфорт Джордан - Волк с Уолл-стрит

Звучало немного странно, как-то даже в духе Оруэлла.

– Вот как? – удивился я. – Почему это?

Энтони снова огляделся.

– Потому что это гребаный Освенцим, – прошептал он. И подмигнул мне.

Тут я подумал, что он все-таки не совсем слетел с катушек. Максимум – слегка помешался.

– Почему Освенцим? – спросил я, улыбаясь.

Он пожал мускулистыми плечами.

– Потому что тут жизнь – сплошная пытка, прямо как в фашистском концлагере. Видишь вон там персонал? – Он кивнул в сторону белых халатов. – Это настоящие эсэсовцы. Как только попадешь сюда – все, назад дороги нет. И рабский труд тут тоже используют.

– Что за хрень ты несешь? Я думал, тут четырехнедельная программа…

Энтони сжал губы в тонкую линию и покачал головой.

– Может быть, для тебя, но не для остальных. Ты, я полагаю, не врач, правильно?

– Нет, я банкир, хотя сейчас уже, наверное, на пенсии.

– Да ну? – удивился он. – На какой еще пенсии? Ты же совсем пацан.

Я улыбнулся.

– Я старше, чем кажусь. А какая разница, врач или нет?

– Да тут почти все либо врачи, либо медсестры. Я сам – мануальный терапевт. А таких, как ты, – всего несколько человек. Все остальные здесь потому, что потеряли лицензию на медицинскую практику. И вот поэтому персонал держит нас за яйца. Если они не решат, что ты вылечился, лицензию тебе не вернут. Сущий кошмар. Некоторые тут торчат уже год и все ещепытаются вернуть лицензию! – Он покачал головой. – Полный дурдом, черт побери. Все стучат друг на друга, чтобы выслужиться. Отвратительно. Ты представить себе не можешь. Пациенты ходят как роботы и сыплют заученными на собраниях фразами – делают вид, что реабилитировались.

Я кивнул, оценивая положение дел. Если система так по-идиотски организована, если персонал обладает неограниченной властью, то злоупотреблений не избежать. Слава богу, меня все это не касается.

– А с девчонками тут как? Симпатичные есть?

– Только одна, – ответил Энтони. – Полный улет. Двенадцать по десятибалльной шкале.

Я даже оживился!

– И какая же она из себя?

– Такая блондиночка, примерно пять футов пять дюймов, тело – отпад, идеальное личико, кудрявая. Просто красавица. Высший сорт.

Я кивнул и про себя решил держаться от нее подальше. Судя по описанию, от девчонки можно было ждать неприятностей.

– А этот, как его, – Даг Тэлбот, главный врач? Сотрудники говорят о нем так, будто он какое-то гребаное божество. Что он за человек?

– Что он за человек? – пробормотал параноик Энтони. – Долбаный Адольф Гитлер. Хотя нет, скорее доктор Йозеф Менгеле. Большой любитель повыделываться и всех нас до одного держит за яйца… кроме, наверное, тебя и еще пары пациентов. Но ты все равно будь начеку, потому что они и твою семью попытаются настроить против тебя. Залезут в голову твоей жене и убедят, что если ты не проторчишь тут минимум полгода, то неизбежно сорвешься и подожжешь собственных детей.

Вечером того же дня, часов примерно в семь, я позвонил в Олд-Бруквилл, но о Герцогине по-прежнему не было ни слуху ни духу. Зато мне хотя бы удалось поговорить с Гвинн; я объяснил ей, что сегодня впервые был у своего лечащего врача и что у меня предварительно диагностировали(что бы это ни означало) навязчивое стремление сорить деньгами и серьезную зависимость от секса. И то и другое в целом было верно, но ни то ни другое, по моему мнению, врачей совершенно не касалось. Короче, мне сообщили, что придется ограничить траты и мастурбацию – денег разрешается иметь ровно столько, чтобы хватало на торговые автоматы, а мастурбировать можно только раз в несколько дней. Видимо, последнее ограничение наложено по «системе доверия».

Я попросил Гвинн запрятать пару тысяч долларов в свернутые носки и отправить их мне срочной почтой. Оставалось надеяться, что бабки минуют зоркое око гестапо, сказал я ей, но, так или иначе, это было самое меньшее, что она могла сделать, особенно после того, как девять лет была одним из главных моих поставщиков наркоты. Я решил не делиться с Гвинн новостями об ограничении мастурбации, хотя у меня было некоторое подозрение, что это окажется куда большей проблемой, чем ограничение по деньгам. В конце концов, я был «чист» всего четыре дня, но у меня уже спонтанно стояло, стоило лишь ветерку подуть.

Гораздо более печальным было следующее: когда я уже собирался повесить трубку, к телефону вдруг подошла Чэндлер и спросила:

– Ты в Атлан… Атлантиде, потому что столкнул маму с лестницы?

Я ответил:

– И поэтому тоже, солнышко. Папа был очень болен и не понимал, что делает.

– Если у тебя болит, я могу опять поцеловать тебя, чтобы бо-бо прошло!

– Надеюсь, – с грустью сказал я. – Может быть, ты поцелуешь так и папу, и маму?

У меня слезы навернулись на глаза.

– Я постараюсь, – сказала Чэндлер со всей серьезностью.

Я закусил губу, сдерживаясь, чтобы не расплакаться по-настоящему.

– Знаю, доченька. Знаю. – Потом я сказал, что люблю ее, и повесил трубку. А прежде чем лечь спать той ночью, опустился на колени и попросил Всевышнего, чтобы Чэнни и вправду смогла прогнать все наши бо-бо. И все снова будет хорошо.

На следующее утро я проснулся в полной готовности встретиться с реинкарнацией Адольфа Гитлера – или все-таки доктора Йозефа Менгеле? Так или иначе, весь реабилитационный центр – и пациенты, и персонал – этим утром собрался в зале на очередную групповую встречу. Зал представлял собой огромное помещение, совершенно ничем не разделенное. Сто двадцать стульев были расставлены в круг, а в передней части комнаты имелось небольшое возвышение с кафедрой, откуда выбранный на сегодня пациент делился с остальными своими наркоманскими бедами.

Я сидел вместе с остальными в большом кругу, затерявшись среди подсевших на наркоту врачей и медсестер (или марсиан с планеты Тэлбот-Марс, как я стал их про себя называть). Все глаза были устремлены на оратора – сегодня это была печального вида женщина лет сорока с филейной частью размером с Аляску и сильнейшей угревой сыпью, какая обычно бывает у хронических пациентов дурдома, которые большую часть своей жизни глотают психотропные препараты.

– Привет, – сказала она робко. – Меня зовут Сьюзен, и я… э-э-э… алкоголичка и наркоманка.

Все марсиане в зале, включая меня, прилежно отозвались: «Привет, Сьюзен!», отчего она покраснела, а потом опустила голову с видом побежденного… или победителя? Так или иначе, у меня не было никаких сомнений, что она окажется первоклассной занудой.