Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

И вот выходит сам „хозяин“ этой большой, уютной „гостиной“ – Александр Яковлевич Закушняк. В черном костюме, в сверкающей белизной крахмальной сорочке, свежий, бодрый, улыбающийся, он вносит своим появлением атмосферу праздничности, ожидания чего-то значительного и яркого. Весь подтянутый, собранный, Закушняк уверенно проходит к столу, удобно усаживается. Раскрывает книгу, перелистывает несколько страниц. На одной из них останавливается, как бы приглашая зрителя сосредоточить свое внимание и приготовиться слушать. Все это очень непринужденно, спокойно, просто. Наконец Закушняк поднимает глаза и начинает свой рассказ. Не читает, не играет, а рассказывает. Он именно рассказывает о том, что написал автор. И вы совершенно незаметно оказываетесь в его власти, подчиняетесь его воле, идете туда, куда он вас ведет. И кажется, ничего на свете нет более интересного, чем то, о чем повествует сейчас этот человек, сидящий перед вами за столом…Об одаренности Закушняка толковать нечего. Это, как говорится, от Бога. Но таких поразительных художественных достижений Александр Яковлевич добивался, разумеется, не только одним своим талантом. Это был труженик в полном смысле слова, причем труженик невероятно взыскательный к себе, упорный, работоспособный.

Я спросил однажды Закушняка, почему он не читает стихов. Александр Яковлевич ответил, что чтение стихов – вещь очень трудная и ответственная и что ею надо заниматься специально. Вот это „специально“ прекрасно и точно характеризует отношение артиста к своему делу. Прозой он занимался именно специально. И все, что он делал, отличалось необыкновенно высоким профессиональным уровнем, законченным и ярким артистизмом.

Дилетантства Закушняк не терпел. Артист академического плана, он был академичен и в своей работе. Если он читал какого-либо автора, то изучал его досконально, академически. Он занимался и пением, и танцем, чтобы и смежный жанр, к которому ему иногда приходилось прибегать, был в его исполнении на большой профессиональной высоте.

Великолепно реагировал Александр Яковлевич на критику. Больше того, он непременно требовал критики от всех своих друзей и знакомых и очень внимательно относился к замечаниям и советам.

Так было не только в молодости, когда Закушняк начинал свой творческий путь. Артист не изменил этой своей превосходной привычке и в более поздние годы, когда к нему пришли широкая известность и слава» (И. Нежный. Былое перед глазами).

ЗАМИРАЙЛО Виктор Дмитриевич

График, живописец, театральный художник. Окончил Киевскую рисовальную школу Н. Мурашко (1884), работал в Киеве помощником В. Васнецова, М. Врубеля, М. Нестерова. Жил в Москве (1895–1914) и Петербурге (1904–1907 и с 1914). Член объединения «Мир искусства». С 1904 активно работал в области книжной и журнальной графики.

«Зимой одет был Замирайло в черную накидку с двумя золотыми застежками в виде львиных голов на груди. Длинные волосы эпохи Делакруа, Шопена или Мюссе. Низко примятая шляпа а-ля сомбреро и благородный профиль гидальго. Крадущаяся тень этой фигуры была бы великолепной моделью для французских художников эпохи романтизма» (В. Милашевский. Тогда, в Петрограде).

«В книжной графике – в частности, в искусстве обложки – Замирайло создал совершенно своеобразный стиль, отличающий его от всех других аналогичных произведений. Своеобразный шрифт его обложек (в основе „брусковый“, но с оригинальным удлинением литер и заострением некоторых деталей), применение крупных декоративных мотивов (в которых чаще всего встречаются такие элементы, как стилизованные пальметты, волнообразные линии и различные треугольники), удачное использование красочных сочетаний и, главное, умение найти иллюстративную „формулу“, выразительно передающую сюжетную сущность данной книги, – таковы основные особенности обложек Замирайло, автора которых всегда можно узнать с первого взгляда на книгу.

…В. Д. умел сильно любить и сильно ненавидеть. Насколько восторженно любил он Доре и Врубеля, настолько же яростно ненавидел он Канта и Шекспира. Одно время портрет Канта был у него приколот к стене около дверей, у самого пола. Когда кто-то спросил, зачем портрет помещен так низко, В. Д. ответил: „Чтобы удобнее было на него плевать“.

Шекспира он презирал за „неправдоподобные выдумки“ и обилие подлых людей в его драмах. Иногда, придя в гости, В. Д. еще в передней, не успев снять пальто, начинал возмущаться Шекспиром: „Нет, вы подумайте, какая ерунда встречается у этого якобы гениального драматурга“, – и приводил примеры ерунды. Особенно противен был ему Гамлет, этот „просто-напросто мерзавец“ (следовал рассказ о поступке Гамлета на пути в Англию), которого „почему-то считают таким благородным“. Многие ситуации в пьесах Шекспира казались В. Д. нелепой фантастикой. Когда ему указывали, что ведь и он сам – фантаст, В. Д. возражал: „Позвольте, какому-то Замирайло простительно фантазировать, но Шекспиру следовало бы воздержаться от нелепостей“.

Преклоняясь перед Доре, которого он нежно называл „Гюставчик“ или на украинский лад „мой Доряка“, В. Д. стремился усвоить даже личные особенности Доре, вроде, например, его умения жонглировать и ходить на руках.

…В. Д. было уже около пятидесяти лет, когда он более или менее усвоил, из любви к Доре, искусство жонглера и акробата. Иногда он демонстрировал это искусство в кругу близких знакомых, в домах, где имелись дети.

…Призвание художника являлось в глазах В. Д. самоопределением, чем-то таким, что обнаруживается само и определяет дальнейшую судьбу человека. В этом смысле очень характерен его ответ одному начинающему художнику на вопрос, стоит ли ему заниматься искусством и получится ли из него художник: „Если вы сомневаетесь в том, что можете стать художником, советую вам бросить ваши опыты“. Иначе говоря, Замирайло понимал призвание как непреодолимое влечение к искусству, как глубокую уверенность в своих силах и отвергал рассудочный выбор профессии.

…Творчество Замирайло, чуждое сухой рассудочности, показывает наглядно и убедительно, что в художнике есть нечто поумнее головы и что вещам, подлинно достойным познания, трудно научиться. Чисто внешние искания формы Замирайло не прельщали. Его не увлекало формальное изобразительство. Ему хотелось только рассказать или, вернее, пропеть, как поет лирический поэт, о том, что ему пригрезилось, что ему примерещилось: ему казалось, что это имеет то или иное отношение к Истине и Красоте. И он не ошибался» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).