Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец
Через несколько дней в Ясной Поляне получили письмо от Татьяны с подробностями случившегося. В ответном письме отец старался подбодрить дочь: «…Держись, голубушка, той духовной силы, которая есть в тебе и присутствие которой в тебе радует меня. Не давай ослабевать этой силе, а когда ослабеет, усилием возвращайся к ней. Это усилие – высшее свойство души»[585].
В очередном письме Марии к сестре появились жесткие нотки, 11 января она писала: «Теперь ты уже, вероятно, на ногах, и тебе скучно без живота и надежды. Меня огорчает и в тебе, и во всех, кто тебя в этом поддерживает, что ты надеешься на будущее и думаешь уже о будущем ребенке. Мне кажется, что этого не надо, во-первых, потому, что не верю я в возможность его, а во-вторых, мне кажется, что твоя жизнь и без своего ребенка полна, должна быть полной. Ты прости, Таничка, моя милая, что я так пишу, но я боюсь за тебя, за будущее повторение разочарований и теперешнее тяжелое состояние»[586].
Следующее ее письмо в Рим было отчасти категоричным:
«Милая Таня, получила сегодня твое письмо о будущей операции. Удивительная ты женщина, действительно, твоя предприимчивость меня поражает. Я тебя не понимаю в этом. Может быть, ты права, но у меня лично всегда какое-то отвращение к насильственному, искусственному способу добиться во что бы то ни стало ребенка. Если болезнь общая, я понимаю лечение ее, чтобы не быть больной, но делать операцию местную, чтобы родить, мне так же противно, как было бы делать что-нибудь, чтобы не родить. Ну это мое личное чувство, и it has nothing to do[587] с твоим решением.
Теперь о деле. Я не думаю, что Чекан согласился делать тебе операцию по предписанию другого врача. Сам же он считал для меня выскабливание бесполезным и, кажется, не одобряет этой операции. Потом, мы ничего не знаем, хороший ли он доктор и оператор. 〈…〉 Хотя в этом я тебя не понимаю: в Ясной так грязно, шумно, суетно и для болезни неудобно»[588].
Не скоро Татьяна Львовна преодолела острую душевную боль. Еще в ноябре она написала брату Льву: «…Я пока благополучна. Очень боюсь, чтобы опять не было несчастья, и более, чем в предыдущие раза, этому огорчусь»[589]. Прошло несколько месяцев, и Татьяна, словно завершая этот сюжет, послала из Рима 11 февраля 1903 года Льву в Петербург черно-белую карточку с видом окаймленной зеленью реки, излучающим покой и умиротворение, с такими словами: «Милый Лева, поздравляю тебя с днем твоих именин. Наконец у нас все здоровы, и в ознаменование своего выздоровления ездила в Тиволи[590]. Оттуда и привезла эту карточку. Желаю и вам всего хорошего. Таня»[591].
В конце мая Татьяна была в Ясной Поляне, а Мария в санатории за границей[592], откуда она писала сестре в Россию: «Итак, ты делаешь операцию – ну дай Бог успеха». Мария сообщает сестре, что ей назначали такое же лечение: доктор «советовал мне точь-в-точь то же, что тебе, только вместо обычного лечения ртутью какие-то пропитанные ртутью Feutres, которые во все время беременности надо носить на груди и спине. Годны они только на 6 недель, так что каждые 6 недель надо выписывать новый. Нам в Colline[593] живется хорошо, тихо, сожители большей частью приятные, есть и интересные. Лечения, кроме пищи, никакого, начали было ванны, но это оказалось для меня слишком возбуждающе: я сначала чувствовала себя исключительно хорошо, сделала большую сравнительно поездку, а потом совсем ослабла и начала разговор. Так что пока прекратили. Сегодня мы здесь уже две недели. Мне надоело лечиться и хочется домой, но буду терпеть»[594].
Здоровье Марии оставляло желать лучшего, и по возвращении в Россию она писала сестре в Кочеты в середине сентября: «…мы в Крым не поедем, далеко и дорого, а поедем в Москву. А главное, я так исключительно гадко себя чувствую: тошнит, ничего не могу есть, вяла, что предпринимать далекий путь сил нет»[595]. Ничего не изменилось и к концу месяца: «Здоровье мое довольно гадостно: кишки и ничего не ем, все гадко»[596].
Не лучше обстояли дела и у Татьяны, 7 октября она записала в дневнике: «Я пережила свою потерю двух детей очень трудно. Я сделала неимоверные нравственные усилия, чтобы не впасть в отчаяние, и искусственно останавливала свои мысли, как только начинала думать об этом событии. До сих пор не могу без ужаса вспоминать этого. Здоровье мое сильно расшатано, всю осень я хвораю: то бронхит, то колит, то ангина. А главное, почки больны, есть маленький нефрит и разные уремические проявления[597]. 〈…〉 Маша с Колей собираются жить в Москве. Она беременна. Я сначала очень жалела, что я тоже не в таком же положении, но вижу теперь, что не могла бы доносить. Думается мне, что эта моя болезнь почек не пройдет, а есть начало конца. Я не боюсь и не жалею жизни, только это заставляет меня иначе относиться к ней. Желала бы, чтобы это чувство осталось»[598].
Через месяц ситуация и в жизни Татьяны изменилась, 18 ноября она оставила сокровенную запись в дневнике: «Вероятно, я беременна. Срок мой был 29 октября. У меня врожденное очень сильное чувство подчинения воле Божьей и инстинктивной веры в то, что все в мире имеет свою цель и делается к лучшему. Если мне придется еще раз испытать то, что я испытала уже три раза за эти 4 года, – я все-таки отнесусь к этому с покорностью. У меня, конечно, опять надежда на благополучный исход; и хотя почки у меня хуже, чем когда-либо, – срок родов в июле, так что тепло может меня спасти. Хочу никому до своего возвращения не говорить о своем положении
