Василий Соколов - Избавление

Куда же подевалась надменность Кейтеля? Он мямлит еле слышно, что полномочия от правительства имеются, и судорожной рукой протягивает документ.

Встав, Жуков объявил:

- Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. - Маршал кивает, на покрытый зеленым сукном широкий стол. - Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии.

Какое-то время Кейтель еще помедлил, будто собираясь с силами подняться. Медленно нащупал побелевшими пальцами фельдмаршальский жезл, неуверенно, пошатываясь, направился к широкому столу. Монокль выдавился из его глаза, упал, повиснув на шнурке. Он пытался еще сохранять надменность, вернувшуюся к нему, нащупал монокль, вставил в глаз, снял перчатку, сел на край стула, начал подписывать экземпляры акта. Генерал авиации Штумпф зло и размашисто ставил подпись, адмирал фон Фриденбург, какой-то обмякший и сонный, долго пыхтел над листами акта...

В 0 часов 43 минуты 9 мая подписание акта безоговорочной капитуляции закончилось. Маршал Жуков ледяным голосом предложил германской делегации покинуть зал... И немцы, склонив головы, удалились.

Маршал Жуков заулыбался во все лицо и, не сдерживая волнения, поздравил всех присутствующих с долгожданной победой. Громово раскололи скованность зала аплодисменты. Поднялся невообразимый шум. Залом овладели члены союзных делегаций, офицеры, фотокорреспонденты, журналисты, переводчики, адъютанты, сопровождавшие высокие чины; все разноголосо кричали: "Браво! Ура! Вива! Победа!.." Но и этого словно мало, начали кидать к потолку береты и фуражки, тискали друг друга, качали. Пытались поднять на руки и маршала Жукова, но лишь его важность сдержала столь бурное проявление чувств.

Во втором часу ночи всех участников церемонии пригласили на прием. Столы были расставлены в три ряда, и за каждым столом вместе с советскими генералами или офицерами сидели француз, американец или англичанин.

Маршал Жуков, сидя в центре, встал и поднял тост за общую победу, за советских воинов, за воинов союзных государств... Провозгласили тосты английский маршал Артур Теддер, француз Делатр де Тассиньи, американский генерал Спаатс. После них выступили советские генералы, приведшие свои армии по кровавым полям войны в Берлин. Иностранные гости, заодно с Жуковым, говорили о том, что выстрадано, что наболело на душе за эти военные годы, клялись крепить дружеские отношения между странами антифашистской коалиции. Говорили возвышенна, проникновенно, и хотелось верить, что так оно и будет...

В этот момент один замешкавшийся англичанин уронил бокал на пол, и он разбился. Маршал Теддер нахмурился, собираясь выговорить небрежному соотечественнику.

- Ничего, - улыбнулся Жуков. - У нас, у русских, примета: посуда бьется к счастью.

Сидевший невдалеке от маршала командарм Шмелев был почему-то невесел, а услышав о бьющейся посуде, оживился, заметив:

- Георгий Константинович, а помните, под Москвой... Когда принимали решение наступать и повар с подноса уронил бокал... Тогда тоже вы говорили о счастье... И, как видите, военное счастье улыбнулось.

- Помню, помню, - закивал, отвечая, Жуков, - это в штабе Рокоссовского случилось... - И неожиданно поднялся, прошел к нему, сел рядом: - А ты чего такой... скучный? - спросил напрямую.

- Сердце прижимает, - нехотя пожаловался Шмелев.

- Лечиться поедешь. Пошлем на курорт. Подкрепить мотор надо.

Шмелев закивал в ответ.

- Да, кстати, сообщу: учреждается Союзный контрольный совет по управлению Германией. И меня прочат на пост Главноначальствующего... Так что потребуются люди, башковитые... У тебя нет на примете?

- Можно порекомендовать, найдутся... Хотя бы моего начподива Гребенникова можно смело выдвигать.

- Не краснобай?

- Не-ет, умный, деловитый.

- А еще помоложе кого нет? Кстати, помню представлял мне... Как его?.. В Болгарии... Ну того, без руки?..

- А-а, Костров, ну да, его...

- Годится? Заберу к себе. Раздергаю твою армию. Впрочем, теперь не страшно. Без войны. И надо выдвигать кадры, не по приятельским соображениям выдвигать, а по деловым, - подчеркнул Жуков.

Он вернулся на свое место. Гремели бокалы. Шмелев предложил вспомянуть тех, кого нет рядом, но кто незримо стоит перед глазами, кто жизнь свою положил за приближение победы, - за павших.

Стало необычайно тихо в зале. И подняли бокалы тихо. Также молча отпили по глотку.

Повременили.

Постепенно грусть унялась.

Подали горячие блюда. Хотя было под утро, но и суточные щи приняли гости с превеликим удовольствием. Еще большим успехом пользовались украинские индюшки со сметаной и уральские пироги с рыбой. Чаще всего гости прикладывались к русской горькой, на бутылках которой горели красные головки. Многие иностранцы изъявили желание взять хоть по бутылке водки и бутерброды с красной и черной икрой. Конечно, все получили по такому посошку в дорогу.

Заиграл баян, и, разумеется, не обошлось без разудалой русской пляски. Разохотясь, неожиданно пустился в пляс и суровый маршал. Выкинув несколько коленцев, он стал вызывать, кто бы станцевал с ним в паре. В круг вышел высокого роста, тощий и плосколицый генерал Делатр де Тассиньи. Танцевал он ловко, грациозной павой гулял по полу и притоптывал каблуками. А Жуков хлопал в такт ладошами, подзадоривал его. И когда француз приостановился, маршал Жуков пошел вперед, гордо вскинув голову и плавно шевеля в воздухе руками. Все быстрее и быстрее. Потом бросился вприсядку...

Был шестой час утра, когда разъехались.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Млел в сырой духоте июнь.

Ночь Шмелев провел мучительно. Понуждал себя заснуть, а не мог. Что было тому причиной: то ли бередили думы, от которых, как ни силился, не мог избавиться, то ли перебои в сердце, ощущаемые все чаще и чаще. Ворочаясь, Николай Григорьевич прижимал легонько к сердцу ладонь: тук, тук... Нет... Секунды три нет пульса, потом удары гулко колотятся, сердце бьется пойманной пташкой в руке - и снова пульс исчезает. Позвать бы врача, но внутренний голос протестовал: "Ничего. Жил и буду жить..."

А сон не идет. Мыслям нет конца, будоражат, теснятся в голове. Наверное, так уж устроен человек, чтобы чувствовать, волноваться, переживать, страдать, и ничего с собой не поделаешь...

То вспомнилась ему довоенная беспокойная жизнь в приграничном гарнизоне, и предчувствие какой-то тревоги, и тяжкий удар судьбы - тогда ему так и не дали свидеться с семьею... То померещилось, что он на НП следит, как стрелки ожидают завершения артподготовки и порываются к броску. Шмелев старался припомнить, где и когда это происходило. Перед глазами зримо торчал редкий, зябкий осинник... И с той стороны бьют минометы, от их навесного огня ни укрыться, ни залечь: кругом мочажины... Нет, Шмелев решительно не мог припомнить, где это было: его армия нередко наступала по такой местности...