Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский
Я не могу описать все это восторженное «слово». Я помню только это волнение слушателей, каждый понимал, что он присутствует при чем-то историческом, незабываемом, которое будет сохранено в сердцах всех нас до конца жизни! Трепет крыльев «неповторимого»!
Я жил под Москвой в фешенебельном, трудно доступном санатории. Лыжи, ванны, стол для «высших» едоков! Декабрь или начало января 1934 года.
К моему столику подошла О. Д. Каменева и сказала: «Вы знаете, Белый умер… Хотите, поедем вместе на гражданскую панихиду в Москву, в Дом писателей?»
Это было неожиданностью. Никто не знал, что Белый чем-то болен, и вдруг смерть!
Мы не едем в машине, а летим, мчимся… Боимся опоздать к гражданской панихиде.
Поздние густые сумерки, в деревеньках зажигаются огни. Мы проносимся посередине, справа и слева подмосковные дома — крыши на четыре ската. Нарядные верхотурки все в деревянных кружевах. Колонки, аркады, не без Венеции эпохи Возрождения. Сирен с рыбьими хвостами нет, это там, посевернее…
Шапки белого снега в развилках ветвей деревьев. На крышах целые пуховые матрацы снега с загибающимися округлыми краями. Мягкая, ласковая зима! Зима Брейгеля! Злые черные тени несутся по циркулю от деревьев, падают на дома черными зигзагами… как бы зачеркивая их.
Когда едешь на электричке — не чувствуешь души этого древнего пути к Троице на Ростов Великий, Ярославль…
По нему когда-то ехал царь Василий Иванович с красавицей царицей Еленой из рода Глинских. Сотню девственниц перепробовал, на одной остановился… Видно, диковинной прелести девушка была! На руках у ней ребеночек, будущий гроза этой страны мальчик Иванушка…
Елизавета Петровна на богомолье к Троице в золоченой карете следовала, иногда, чтобы размять ножки, пешочком идти изволила! Вот по этой самой дороге.
Богомольные мамаши во всей Руси православной свечки Сергию Радонежскому ставили, чтобы помог их оболтусам в учении… Только ему… это уж наверняка… Помогало… За Бориса Бугаева свечек, конечно, не ставили, вероятно, пятерочник был…
Вряд ли… мы, как говорил Павел Иванович Чичиков, так, «фу-фу», «предметы как бы не существующие»…
Сидим, молчим. Смотрим, как мелькают избы с уже светящимися окнами.
Я плохо знаю биографию Андрея Белого, так, доносится что-то… зацепляется в мозгах. В мемуаристы никогда не годился, прошу прощенья в этом смысле.
Воображение рисует студента в сюртуке неуловимо зеленого цвета, который у портных назывался царским. Голубой воротник, пуговицы в два ряда… Офицерский покрой. Такого же цвета был сюртук у преображенцев, у офицеров сибирских стрелков…
Бедняки студенты, демократы такие сюртуки не носили.
Меня пленяет Гольбер Гент… И я — не гимназист: студент… Сюртук — зеленый, с белым кантом; Перчатка белая в руке; Я — меланхолик, я — в тоске, Но выгляжу немного франтом…Потом поэт-символист. Сотрудник журнала «Весы», белоперчаточный поэт… Прозаик, «Петербург». Произведение столь же характерное для той эпохи «меж двух революций», как и «Мелкий бес» Сологуба. Религиозно-философское общество. Я в него вхож не был… из другого теста выпечен!
Храм Духа в Даонахе на горных вершинах Швейцарии. Храм надо было слагать собственными руками людям просветленного духа! Рабочих не нанимали. Белый тоже клал камни…
Потом падение. Берлинский период русской литературы… «Шеренга демонов, а между ними мрак».
Проехали Мытищи. «Чаепитие в Мытищах». Шедевр русской живописи!
Вот и Москва. Спас на Курьих ножках! В начале древней Поварской, теперь она улица Воровского! Николай Ростов подъезжал к соседнему особняку! Вот он, Дом литераторов. Высокий зал. Дубовая лестница во второй этаж с модернистическим зигзагом. Эпоха «Весов». Московские миллионы!
Да! Стоит гроб посредине купеческо-готической залы. Я стою в почетном карауле.
Меня обступили писатели! Необходимо зарисовать… Белый в гробу. Я не очень
