Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Я не считаю, что в книге «Ловец мечты» рассказано все-все. Недавно я разговаривала со Сьюзен Стэмберг с Национального общественного радио, и она сказала, что кто-то спросил ее, не является ли моя книга книгой о «дорогом папочке», о чем думаешь, когда читаешь подобные исповеди. Стэмберг ответила, что, по ее мнению, эта книга из разряда «Папочка, почему?» В книге, скорее, поставлены все вопросы, а не рассказано все.

Одной из мыслей, с которыми я боролась во время написания книги, было понимание того, что если я не послушаюсь отца именно в этом отношении, существует значительная вероятность разрыва им отношений со мной – так, как он разрывал отношения со всеми, кто, по его мнению, совершал какой-то проступок. А книга должна была стать не каким-то там мелким проступком. Я очень рано поняла, что это было смертью желания, а не действительности. После этого у меня никогда не будет мамочки и папочки, каких я хотела иметь. Но мне предстояло лишиться не так уж многого. Даже при хороших отношениях с отцом я не слишком много с ним виделась. Я скучала по нему, но – позвольте выразиться не слишком изящно, – я скучала по папочке, а не по отцу[645].

Рон Розенбаум: Она говорит, что писала книгу ради творчества, в качестве терапии, преодоления программы своего культового воспитания… И в жизни, в творчестве Дж. Д. Сэлинджер принес в свой дом войну, принес ее в форме отчаянного стремления к миру. Это стремление терзает героев его произведений и, по-видимому, терзает и его самого. Угнездившись в своем убежище на вершине холма в Нью-Гэмпшире, Сэлинджер вел войну за мир, применяя одно духовное оружие за другим. В хронике, написанной его дочерью, приведено перечисление этих духовных средств: «дзэн-буддизм и индуизм Веданты в 50-х годах, но непостоянно; 1954–1955 годы – крийя-йога, с 1955 года по сегодня, с перерывами, – «христианская наука»; 50-е годы – сайентология, которую тогда называли дианетикой; с 60-х годов по настоящее время – что-то связанное с трудами Эдгара Кейси; с 60-х годов по настоящее время – гомеопатия и акупунктура; 1966 год – макробиотика…»

Разумеется, у всех этих дисциплин общим является содействие облегчению страданий плоти и преодоление этих страданий. Для Маргарет Сэлинджер проблемой было то, что отец часто охватывал своими экспериментами членов семьи.

Маргарет сообщает, что почти с рождения она служила подопытным животным в духовных увлечениях отца. По ее рассказам, когда она болела в детстве, ее не возили к врачу. Сэлинджер «неожиданно уверовал в христианскую науку, и теперь, помимо запрета на посещение дома друзьями или пришлыми людьми, в дом перестали пускать врачей».

Маргарет говорит, что написала воспоминания, чтобы разрушить цепь страданий, ради своего маленького сына, для того, чтобы он понял историю семьи. Очень благородно, но в этом благочестии есть что-то неискреннее. Если книга на самом деле попытка исцеления, то какая нужда была публиковать ее?.. Или, даже если было так уж необходимо публиковать книгу, то какая нужда была издавать книгу так спешно, когда отец Маргарет, которому ныне 81 год, все еще жив и может быть уязвлен книгой дочери? В публикации нет смысла, если только причинение боли отцу не является частью терапии… И все же Маргарет Сэлинджер имеет право рассказать свою личную историю так, как она ее видела и понимала… И какими бы ни были другие мотивы Маргарет, она определенно верит в то, что и нас надо разочаровать так, как была разочарована она, что важно разрушить иллюзию того, что писатели, которых мы любим, – совершенные наставники и святые[646].

Дэвид Шилдс: Книга переполнена фотографиями Маргарет, обнимающей отца, но эти снимки прекращаются задолго до того, как закончилось отрочество Маргарет. Сэлинджер и в этом случае перестал любить девушку после того, как она повзрослела. Повзрослев, Маргарет стала нечистой.

Томас Чайлдерс: Одна женщина отправила на сайт, посвященный детям ветеранов Второй мировой войны, рассказ о своем отце, попавшем в плен. «Посттравматический синдром, который не был выявлен у моего отца и который никак не лечили, мешал моей семье жить той полной и нормальной жизнью, которую другие считают само собой разумеющейся… Я никогда не была для папочки дочуркой, но определенно была его военнопленной»[647].

Линдси Круз: Когда Маргарет написала книгу, в которой разоблачила нетерпимость своего отца, его непримиримость, серьезный ущерб, который был нанесен ей, люди просто не захотели услышать ее.

Джеральдин Макгоуэн: Я чувствовала жалость к его дочери. У нее не было шансов. Если выступаешь против знаменитости, если люди считают твою художественную ценность гораздо меньшей, чем художественную ценность другого человека, вы оказываетесь почти ничтожеством.

Бенджамин Анастас: Из всех частных документов, опубликованных как произведения из жанра «воспоминаний», только одна книга, «Ловец мечты» Маргарет Сэлинджер, совершенно недвусмысленно выпадает из литературы в силу своей сосредоточенности Маргарет на самой себе и своих переживаниях, мелочности, безыскусности. Эта книга достигает состояния совершенной неуместности, если угодно, низшей точки в практике написания автобиографических сочинений, обнаруживает ложь там, где автор вроде бы раскрывает «правду», и правду там, где открывает пустоты уязвленного сердца человека, рассказывающего тайны.

Можно подумать, что из всех писательских детей мира Маргарет Сэлинджер должна бы лучше всех понимать не имеющую количественного выражения ценность того, что остается невысказанным. Казалось бы, Маргарет должна была найти какой-то способ уйти от удовольствия откровенного, чуть ли не исповедального рассказа о том, что ее отец в юмористическом ключе однажды назвал «именно копанием в нижнем белье». Теперь, когда тайны раскрыты, грязное белье вытащено на всеобщее обозрение – и ничего не изменилось, на самом деле, ничего, кроме того, что еще одна мечта о «хорошем здоровье» была записана, переплетена и брошена на самый верх кучи уцененной мемуарной литературы. И какой ценой это достигнуто? Еще одна мечта, столь же глупая, – это страстное желание Симора Гласса к миру, покою, передышке, облегчению неведомой жизни, и это желание разделяли родственные души по всему миру[648].

Свен Биркертс: Мне кажется, что эти отношения [между родителем и ребенком] глубоко личные не только в общепринятом смысле, но и по своей онтологической сущности. Это – то же самое, что сказать, что такие отношения составляют, в эмоциональном и психологическом отношениях, особенные, уникальные вселенные. Эти миры очень сильно зависят от условий. Введите их в поле общественного внимания – и они часто разваливаются, становятся почти неузнаваемыми или превращаются в карикатуру. Это не означает того, что личные воспоминания такого рода не следует писать. Просто читатели должны рассматривать такие мемуары как внутренне подозрительные. Только в том случае, если автор достаточно искусен для того, чтобы воссоздать сложную атмосферу взаимодействий, у выписанных им персонажей есть шанс ожить. Мисс Сэлинджер – писатель не того калибра.