Егор Лосев - Резервисты

В тот день мы с другом всплывали после погружения на затопленный ракетный катер в Эйлатском заливе. Было около десяти утра, солнце вставало над иорданским портом Акабой и светило нам в спину. До поверхности оставалось около десяти метров, мы оказались над пологим, покрытым белым мелким песком, дном. Воздуха у нас в баллонах оставалось по восемьдесят атмосфер, так что торопиться было некуда. Мы зависли над дном, купаясь в косо пронизывающих воду солнечных лучах и балдея от невесомости. На песке плясали зайчики от волн. В полу метре от маски вертелась рыба-попугай, переливаясь всеми цветами радуги; мой напарник, перевернувшись на спину и вытащив загубник, пускал пузырьки колечками, как дым сигареты, чем несказанно удивил стайку бычеглазов.

Вдруг, откуда-то из голубой бездны позади нас, вылетела пара аквалангистов. Они пронеслись мимо, стелясь над дном. Затем, синхронно поменяв направление мощным гребком широких джет-финов, исчезли между валунами метрах в двадцати левее. Испуганная pыба-попугай сломя голову унеслась в глубину. У обоих были акваланги замкнутого цикла (не выпускающие пузырьков), редко встречающиеся среди любителей подводного плаванья, но больше всего меня поразили их движения — обычно аквалангисты плывут неторопясь, чтобы тратить меньше воздуха и смотреть по сторонам — эти же двигались быстро и резко, как хищные рыбы, и если мы чувствовали себя под водой в гостях, то эта пара была явно в родной стихии.

Когда мы вылезли из воды, они уже полоскали свои акваланги в специальном колодце с пресной водой под навесом клуба, и в одном из них я узнал Эреза. Пока мы брели к берегу по колено в воде, на пляже наших глазах разыгралась любопытная сцена. Какой-то ублюдочного вида толстяк, загорающий на лежаке перед клубом, допив банку пива и известив об этом окружающих громкой отрыжкой, с довольным видом зашвырнул окурок прямо в море, туда, где в прозрачном ультрамариновом прибое резвились стайки ярких коралловых рыбок.

Эрез задумчиво проводил взглядом окурок и направился к толстяку. Подойдя к нему, он с ледяной вежливостью потребовал подобрать окурок и бросить его в урну. Толстяк, не глядя, послал его подальше, но потом поднял взгляд и, оцепенев, как кролик, увидевший удава, сразу сдулся. Бормоча извинения, толстый потрусил к воде. Его небритый товарищ с массивной золотой цепью на шее, подскочил к Эрезу сзади и рванул за плечо. Эрез легко поймал его запястье и, заломив руку, усадил обратно на лежак. Небритый понял, что ему лучше еще позагорать. Толстяк, выловив в волнах бычок, с видом побитой собаки побрел к мусорке. Инцидент был исчерпан.

Прополоскав акваланг, я подошел к Эрезу. Поздоровавшись, я прямо сказал ему: «Ты ведь служил в шаетет»? (подразделение морского спецназа, ивр.) «Угу, — пробурчал Эрез со свойственной ему «общительностью,» — до четвертого сентября девяносто седьмого года, и больше не спрашивай меня об этом». Первый и единственный раз я увидел в его глазах не холодную ярость, а затаенную боль.

В ночь с 4 на 5 сентября 1997 года израильские морские коммандос, высадившиеся на ливанском побережье, попали в засаду, и приняли неравный бой с превосходящими силами врага. Погибла почти вся группа бойцов морского спецназа, включая командира, подполковника Йоси Куракина. С большим трудом удалось эвакуировать тела погибших. Во время эвакуации погиб врач, прилетевший на выручку группы поддержки.

Но эта встреча произошла уже после нашего дембеля, а пока Эрез водил нас на патрулирования и засады. За полное отсутствие эмоций во всех ситуациях, нового лейтенанта прозвали «терминатором».

Как то раз, мы сидели в бункере, пережидая очередной обстрел. Леха вдруг оторвался от газеты. «Во! Статья про Ливан!», — заявил он и начал читать вслух, постепенно около него собрался почти весь взвод. В газете было напечатано интервью с десантником-пулеметчиком, который не встал в атаку, когда они напоролись на группу боевиков, и ротный приказал: «Вперед!». Дело происходило на склоне холма и хотя террористы были ниже десантников, из-за особенностей рельефа они оказались в более удачном положении.

Все, рванулись вниз, навстречу боевикам, стреляя на ходу, а этот парень просто остался на склоне. Там внизу шел бой. Погиб командир роты, получив пулю в лицо. Хрипел простреленной грудью лейтенант-взводный, а он просто лежал и смотрел. Перед ним, бежали его товарищи, стреляли и падали от ответных выстрелов, но он не встал. Боевики забрали секретную рацию, сняли с кого-то из погибших ребят ПНВ, добили взводного и ушли, а этот урод просто хотел жить и ничего не сделал. На каком-то этапе шальная пуля попала в пулемет, повредив его. Но ведь он мог воспользоваться личным оружием или взять винтовку у раненого товарища.

И ведь что характерно, его мать была одной из тех, кто создал организацию «Четыре матери».

После разбора полетов комбат пообещал десантнику, что на следующей операции тот пойдет первым, сразу за следопытом.

Но перед выходом на следующее задание этот «герой», играя в баскетбол, поскользнулся и повредил ногу.

Статья оставила тяжелое впечатление. Несколько минут все молчали, переваривая текст, а затем казарма превратилась в студию «Попполитики» [10]. Каждый хотел высказать свое мнение. Все орали, на шум подходили еще пацаны, читали статью и присоединялись к крикам.

Были такие, которые говорили, что десантник — дерьмо, но были и те, кто считал, что десантник, конечно, дерьмо, но его можно понять. Может парень видел, что шансов нет, четверо погибших лучше, чем пятеро или шестеро.

Были и те, что молчали, но было ясно: они не осуждают этого парня, более того, в их глазах читалось сомнение и неуверенность.

— Если уж в разведроте десантуры такое происходит, — пробормотал, Мишаня, — значит мы в полной заднице!

Дискуссию прекратил Эрез, пробежавший глазами статью и пообещавший зубами порвать того, кто попытается повторить «подвиг» десантника. Глядя на него, я подумал, что так оно и будет. Статью Эрез торжественно спалил в снарядной гильзе, заменявшей пепельницу: «Здесь вам не десантура, здесь «махра», пехота! Только попробуйте опозорить честь батальона!».

Споры продолжались еще долго, статья надломила мотивацию в роте, в глазах у каждого читался немой вопрос: «А ты, встанешь? А ты прикроешь мою спину?».

Что-то неуловимо изменилось в поведении солдат. На инструктажах, перед выходом на задания задавались глупые вопросы: зачем и почему. Кое-кто пытался просто отказаться и не выполнить приказ.