Алексей Тихонов - Джованни Боккаччо. Его жизнь и литературная деятельность

Весной 1359 года Боккаччо посетил все еще жившего в Милане Петрарку. Это свидание, после восьми лет разлуки, доставило обоим друзьям большое наслаждение, и Петрарка весьма неохотно отпустил Боккаччо назад, сетуя на кратковременность его пребывания у искренно расположенного к нему друга.

Вскоре после возвращения домой Боккаччо послал Петрарке, вероятно, в знак благодарности за оказанное гостеприимство, собственноручно им списанную копию «Божественной комедии» Данте, приложив при этом латинское стихотворение, которым приглашал своего друга заняться изучением Данте. Хотя Боккаччо, со свойственными ему тактом и мягкостью, весьма удачно умел обойти в этом предложении все, что могло задеть самолюбие Петрарки, но Петрарка принял этот подарок довольно холодно: известно, что он никогда не симпатизировал Данте и долгое время не хотел читать его. В следующем, 1360-м, году Боккаччо написал морально-философский трактат в форме письма по поводу следующего политического события. Один из его друзей, Пино де Росси, человек уже довольно пожилой, оказался замешанным в заговоре, имевшем целью ниспровержение находившейся тогда во главе правления гвельфской партии, проявлявшей драконовскую строгость и деспотический произвол. Но заговор был открыт сеньорией, и заговорщики были частью казнены, частью подверглись изгнанию. В числе последних был и Пино де Росси. Боккаччо в утешение написал ему письмо, носящее характер философской диссертации. В этом письме Боккаччо, ссылаясь на древних мудрецов и подкрепляя свои доводы историческими примерами, доказывает своему другу-изгнаннику, что для мудреца весь мир – отечество, что для него нет изгнания, а только перемена места жительства, представляющая интерес новизны. Люди высоких душевных свойств умели составить себе выдающееся положение и в чужой стране. Притом же самое пребывание во Флоренции просто противно, потому что управление городом поручено людям недостойным, достигшим своего положения благодаря глупости или злому умыслу своих избирателей. Конечно, не то достойно порицания, что люди низкого происхождения получили высокие посты, это бывало и в древнем Риме – есть примеры Серрана, Цинцината, Мария! – а самое дурное то, что выбранные во Флоренции оказались неспособными к правлению и своим корыстолюбием, надменностью, злопамятностью, завистью и себялюбием повергли город в рабство и угрожают ему гибелью. Надо жалеть не об изгнании, а о том, что раньше не ушел из этого города. Демокрит, чтобы не видеть распущенные нравы афинян, даже сам ослепил себя. Боккаччо ссылается на свой собственный пример; он удалился из Флоренции в Чертальдо, чтобы не быть причастным к тому, что творится во Флоренции, и если бы имел средства, то удалился бы так далеко, чтоб и не слыхать о злокозненности флорентийцев. Далее Боккаччо доказывает, что изгнание дает возможность отличить друзей настоящих от притворных, и притом это удаление от друзей только внешнее, ибо перепиской можно поддерживать единение духовное. О потере богатства печалиться нечего; хотя благоприобретенное богатство весьма полезно, но бедность – почетное состояние, когда в основании ее лежит честность. Богатство очень часто ведет к порче нравов и привело Рим к упадку. Даже семейную жизнь легче переносить в бедности, чем в богатстве, ибо жены при богатстве предъявляют чрезмерные требования, а в бедности, если они действительно любят своих мужей, служат им утешением. Дети бедных вырастают более закаленными и способными к жизненной борьбе, чем дети богатых. Нечего огорчаться и несправедливостью сограждан: эту несправедливость испытывали лучшие люди древности и сам Христос. Заканчивает Боккаччо это письмо извинением, что он утешает друга только одними словами, но никакого другого утешения доставить ему он не может, а затем сообщает, что, уединившись в Чертальдо, он привык к сельской жизни гораздо скорее, чем ожидал, и живет теперь жизнью философа среди природы и, вместо рассказов об обманах и нечистых проделках флорентийских граждан, слушает пение соловьев и других птиц.

Конечно, далеко не все, что Боккаччо проповедует в этом письме, он решился бы применить к самому себе, и громкие слова звучат деланностью и рисовкой, но во всяком случае высказанные им в этом письме взгляды характеризуют в известной степени то направление мыслей, которое основатели гуманизма приобрели от изучения древних писателей.

К этому же времени относится знакомство Боккаччо с калабрийским греком Леонтием Пилатом, жившим в Венеции. Когда именно началось это знакомство, – не известно, но, по-видимому, в 1359 году. Вероятно, когда Боккаччо был у Петрарки в Милане, Петрарка, имевший сношения и переписку с целым миром, указал Боккаччо на этого грека, и Боккаччо тогда же отправился к нему в Венецию. Пилат намеревался, подобно всем тогдашним авантюристам, ехать в Авиньон, но Боккаччо уговорил его переехать жить во Флоренцию. С большим трудом удалось Боккаччо добиться, чтоб Пилата приняли учителем греческого языка во Флорентийский университет и назначили ему жалованье. Но это жалованье было, вероятно, очень скудным, потому что Боккаччо пришлось выделить греку не только помещение у себя в доме и содержание, но оказывать и денежную помощь. Это была довольно тяжелая жертва, которую Боккаччо принес своей любви к греческому языку и желанию изучить его. Пилат был человек отвратительной наружности и мрачного, ворчливого и надоедливого характера. Он мучил всех своим беспокойным поведением, грубостью и цинизмом, постоянно бранил Италию и итальянцев и превозносил Грецию. Но он импонировал Боккаччо тем, что голова его представляла настоящий архив греческой мифологии и истории, и Боккаччо, жаждавший познаний в этой области, терпеливо переносил многие неприятности, которые причинял ему Пилат.

Желая доставить своим соотечественникам возможность ознакомиться с Гомером, Боккаччо убедил Пилата приняться за перевод его. Но во Флоренции негде было достать экземпляр песен Гомера. Между тем Боккаччо узнал, что такой выставлен для продажи в Падуе, и обратился к Петрарке, прося его содействия в приобретении этого экземпляра. Петрарка выразил свою готовность и прибавил при этом, что если нельзя будет достать его, то он, со своей стороны, готов дать для перевода собственный: это был, вероятно, экземпляр, присланный Петрарке из Греции Николаем Сигеросом. Который из этих экземпляров послужил для перевода, остается неизвестным, но Леонтий Пилат перевод сделал, Петрарка и Боккаччо совместно заплатили ему за это денежный гонорар, а Боккаччо, кроме того, позаботился о правильности переведенного на латинский текста. В 1367 году Петрарка получил от Боккаччо вполне законченный экземпляр перевода, который хотя и не обладал достоинствами подлинника, но важен в том отношении, что был первым переводом Гомера.