Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

— У меня сердце не на месте. Я боюсь, чтоб с ним не разразилась холера в каком-нибудь патетическом месте. Это будет вопиющим скандалом.

Но, конечно, все обошлось благополучно, и Малышев такие образом избавился от неприятностей, неизбежных при всех других обстоятельствах. В pendant к этому случаю можно привести другой, но более курьезный.

Некто Бехтеев, сгорая страстью к театру, определился на службу в дирекцию без всякого вознаграждения, в надежде выслужиться впоследствии своим рвением и талантами. Но прошло более двух лет его пребывания за кулисами Александринского театра, а подходящего для него оклада все не находилось, хотя он усердно выполнял обязанность помощника режиссера. А самым обидным для него было то, что ему не давали фигурировать, на сцене.

— Даром служи, — говаривал он обыкновенно, — а работай как вол. Другое дело, если б поручали роли, со своим положением я бы тогда мог мириться. Все-таки удовольствие…

Оп неоднократно напоминал дирекции о своем печальном существовании, но на все его заявления и просьбы как словесные, так и письменные, дирекция упорно отмалчивалась.

Наконец, потеряв всякую надежду на получение обещанного Федоровым жалованья, Бехтеев в один прекрасный день решается идти к начальнику репертуара, чтобы окончательно выяснить свое служебное положение. Для того, чтобы поговорить с Павлом Степановичем наедине, без посторонних свидетелей, он забрался в квартиру Федорова чуть ли не восьмом часу утра, когда Павел Степанович изволил еще почивать. За небольшую взятку лакей впустил Бехтеева в зало, в котором он и расположился ожидать появления своего патрона.

Федоров, не ожидавший в такой ранний час посетителей, вдруг появляется в зале в одном белье, без халата. Погруженный в какие-то глубокие соображения, он спокойно переправлялся из спальной в свой кабинет, но не успел сделать и пяти шагов, как перед ним вырастает длинная, тощая фигура просителя. Павел Степанович испуганно вскрикнул и опрометью бросился бежать обратно в спальню. Через минуту до слуха Бехтеева долетела брань и крик на камердинера, впустившего раннего гостя.

При таком неудачном положении дела, разумеется, трудно было ожидать благополучного исхода ходатайства, однако Бехтеев преисполнился такой решимостью, что не отступил от своей затеи и, не страшась начальнического гнева, остался в зале. Прошел томительный час ожидания, в продолжение которого Федоров занимался своим туалетом. Потом раздался тихий скрип двери. Бехтеев привстал и приготовился к ответу на стереотипный вопрос: «Что вам угодно?». Но, к его разочарованию и удивлению, этого вопроса не последовало. Павел Степанович просунул в дверную щель одни только голову и, не расспросив просителя, кто он и зачем пришел, жалобным голосом произнес:

— Директор вам отказал!.. Отказал!.. Потерпите!!. Что делать… и моментально скрылся, плотно захлопнув за собою дверь.

Однако, несмотря на свои многочисленные недостатки и на черствую чиновничью натуру, Федоров имел не мало и хороших сторон. Он уважал артистов и заставлял общество относиться к ним с уважением. Никто не станет отрицать факта, что он поднял артистическое звание, сделав его привилегированным. До него на актеров смотрели, как на комедиантов. В своих критических суждениях Павел Степанович всегда был снисходителен и умел защитить актеров от напрасных нападков режиссеров и т. п. начальства. Каждому он старался сказать что-нибудь приятное и всякий отказ так ловко выражал, что просители выходили из его кабинета не озлобленными, без всякой к нему ненависти. За петербургские театры и за петербургских артистов стоял горой, доказательством чего может послужить следующий случай.

Однажды приехал к нему в гости старый знакомый из Москвы, который, обедая у него, стал восхищаться московскими артистами. Павел Степанович долго выслушивал его молча, но, наконец, не выдержал; изменившись в лице и усиленно зашамкав губами, он строго заметил своему гостю:

— Что же это вы издеваться вздумали надо мной, что ли? Расхваливая московскую труппу в моем доме, вы ведь наносите косвенное оскорбление нашему театру. Я должен вам заметить раз навсегда, что наши актеры нисколько не хуже ваших. Так это и запомните, пожалуйста, чтобы не пришлось мне в другой раз делать вам подобное замечание.

Москвич, конечно, понял свою бестактность и прикусил язык.

В домашнем своем обиходе Павел Степанович был радушнейшим и гостеприимнейшим хозяином. Своим гостям он не позволял скучать: вечно острил, каламбурил, рассказывал веселые анекдоты, говорил экспромпты и всю свою речь уснащал, различными прибаутками, к которым имел большую слабость. Считаться визитами он не любил. Сам редко выезжал в гости, но за то был бесконечно рад видеть у себя гостей как можно чаще. В квартире его каждый вечер и притом до позднего часа ночи толпился народ, который без всякой церемонии съезжался к нему по окончании спектакля. Е нему можно было являться без всякого зова, и он всегда был одинаково предупредителен, любезен и словоохотлив.

В большинстве контингент гостей состоял из одних и тех же лиц, но время от времени состав их менялся. Часто бывало так, что тот, кто чуть ли не жил в его квартире, вдруг исчезал навсегда. В этом, конечно, скрывались не безосновательные причины, обыкновенно выражавшиеся в недовольстве Федоровым, как начальником. Каждый, удалявшийся от Павла Степановича отлично знал, что ничем нельзя так сильно досадить ему, как именно прекращением визитации. Впрочем, некоторые прекращали с ним знакомство в силу других соображений. Как только они добивались через Федорова желаемого ими, ради чего, как оказывалось, они обивали пороги его дома, сейчас же прерывали с ним отношения. Павел Степанович к такой черной неблагодарности был давно приучен и не удивлялся, если подобные господа потом его же порицали и бранили. Он называл это порядком вещей.

Федорову вообще приходилось испытывать не мало огорчений как от подчиненных своих, так и от посторонних, которым иногда покровительствовал. Один из последних, зная его мнительность и боязнь смерти, вздумал однажды над ним надсмеяться и прислал ему по почте венчик, надеваемый при погребении на покойников. В анонимном же письме выразил желание видеть его как можно скорее в этом украшении.

В шестидесятых годах, когда была расширена свобода печатного слова, на несчастного Федорова мелкая пресса набросилась с таким отчаянным ожесточением, что Павел Степанович не успевал прочитывать всего, что о нем писалось, Про него в газетах говорились ужасающие вещи и рисовались злейшие карикатуры. Однажды придя в Большой театр, Федоров нашел на своем кресле экземпляр журнала с карикатурой на себя. Рисунок был так удобно положен, что всякий проходивший мимо мог его видеть. Павел Степанович спокойно поднял с места этот сюрприз, рассмотрел его и бережно спрятал в карман.