Александр Нилин - Стрельцов. Человек без локтей

Но разве наилучшие партнеры становятся друзьями?

Обычно совсем наоборот.

В сороковые годы, кроме футбольного бума, был и волейбольный. Увлечение волейболом представлялось повальным. И волейбольные звезды не уступали в популярности звездам футбола. Со всех уст почитателей этой игры не сходили имена Щагина и Якушева — некий аналог футбольных Боброва и Федотова. Они оба выступали за клуб «Динамо» и за сборную страны. Щагин рассказывал, что на площадке они друг для друга превращались в Лешеньку и Володичку — и не было для них в игре любимее партнера. Но вне площадки, кроме ритуальных выпивок всей командой в дни побед, ничего их не соединяло. Более того, команда распадалась в быту на группировки, возглавляемые одна — Щагиным, а другая — Якушевым.

Ни в «Динамо», ни в ЦДКА, ни в «Спартаке» никто не замечал особо приятельских отношений между Федотовым и Бобровым, Бесковым и Карцевым или Симоняном и Нетто — друзьями лидеры и звезды делаются только в мемуарах…

Иванов же со Стрельцовым вместе проводили и все свободное время; их поселили в одном доме на Автозаводской — и даже фельетонист Нариньяни, прицеливаясь в Эдуарда, не спешил отвести «мушку» ядовитого пера от Валентина.

В нетрезвом состоянии Стрельцов проговорился мне, что настоящего друга в жизни ему так и не удалось обрести. Но из путаных его объяснений я все-таки понял, что в молодости — задолго до подведения жизненных итогов — он считал Кузьму другом. Да и всем, кто знал их, кто видел их часто, ежедневно в годы все более и более значительного сотрудничества центрфорварда с правым инсайдом, они представлялись единым целым, неразлучной — некуда и некогда было им разлучаться — парой, когда один был до смешного невообразим без другого: они всегда вместе выходили из дому, шли к метро Автозаводская, где в ожидании автобуса собирались торпедовцы, всюду бывали только вместе. И на поле Эдик обязательно вставал на защиту менее крепкого физически Вали. Его и с поля как-то раз удалили за то, что он — не таясь — ударил защитника соперников, обидевшего Иванова.

Я догадываюсь, что в этой дружбе до определенной поры Иванов был ведущим, но вовремя понял, что покладистый Эдик в общем-то неуправляем, а подчиниться стихийности его проявлений — значит погубить себя, не реализовать свою козырную возможность жить и рассуждать здраво.

Иванов был гораздо умнее Стрельцова в жизни, а в чем-то и на поле. Те озарения, что посещали Эдика в игре, Валентину — по его-то природе — и не требовались. Эти озарения и адресовались тому мышечному дару, которым никто, кроме Стрельцова, в футболе не обладал. Гениальность Эдуарда никак не заставляла Иванова комплексовать на поле, но на то всепрощение, на которое подсознательно надеялся Стрельцов, умный Валя не мог и не собирался рассчитывать. Ум оберегал его и от ненужной зависти — он и не посягал на предназначенное партнеру. Он проникся перспективой сотрудничества на поле — и очень правильно распорядился слитностью их силы в футболе. Специалисты отмечали, что в своем дострельцовском премьерстве Иванов не дотягивался еще до мастеров уровня, скажем, Сальникова или Нетто, а при Стрельцове быстро приобрел игровую весомость — и теперь всякие сравнения, кроме, как со Стрельцовым, чаще всего оборачивались в его пользу… Иванов, как и положено большому игроку, умел не только максимально воспользоваться ситуацией на поле, выжав из нее все возможное, но и сам мог ее создать. Однако Стрельцов одним своим присутствием в футболе являл ситуацию чрезвычайную — с образуемым его участием в матче форс-мажором примирились, словно со стихией. Очень долго Кузьма проявлял удивительную широту, когда вынуждали его на разговор, затрагивающий щекотливую тему дежурного сравнения со Стрельцовым, — и безоговорочно признавал превосходство стрельцовского гения над огромностью своего таланта, значение которого он готов был даже и принизить, дабы сказать об Эдике не сказанное другими вслух и вовремя.

Но в последнее время, когда отошел он от тренерства и выкроилось больше времени на представительство и воспоминания, а Эдуарду уже успели воздать должное, мне показалось, что Валентина Козьмича стал раздражать не то чтобы культ Стрельцова, но обязательная привязанность ивановской жизни к стрельцовской с бестактным минусом в оценке, неведомо кем выставляемой. Почитатели Стрельцова, похоже, забыли, что Иванов сыграл семь сезонов без Стрельцова, выступил небезуспешно на двух чемпионатах мира, лидируя в советской сборной. Что так много, как Кузьма, никто для «Торпедо» и не сделал…

И я допускаю, что некая горечь от того, что глупо прожитая жизнь Эдика (Стрельцов вполне мог сказать вслед за Фаиной Раневской: «У меня хватило ума прожить свою жизнь глупо», но не сказал, конечно, да и не слышат никогда ее парадоксального высказывания) постепенно превращается в пример для назидания, слегка отравляет нынешнее славное существование Валентина Иванова.

Иванов с детства болел за московское «Динамо» — он попал на футбол впервые вместе со старшими братьями Владимиром и Николаем, а они оба были динамовскими болельщиками — и не мог сделать иного выбора. (На матч, где в финале Кубка встречались «Динамо» и «Торпедо», сумел проникнуть единственный из трех братьев Коля с букетом цветов для динамовских игроков — какие могли быть сомнения в их победе? — но приз впервые в своей истории взяли футболисты автозавода. И ближайший родственник лучшего впоследствии торпедовского бомбардира вернулся с цветами домой.)

Стрельцов — за «Спартак».

Оба не оригинальны в ранних пристрастиях.

Оригиналы (морально подкрепленные почти семидесятитысячным коллективом автозавода сначала имени Сталина, а потом — Лихачева) болели как раз за «Торпедо», не испугавшись оставаться на трибунах в меньшинстве.

Иванов и Стрельцов пришли, однако, в команду с прошлым, которого никто в ней не стыдился и от которого никто в «Торпедо» не собирался отрекаться. Пришли в команду, возглавляемую уважаемым тренером, немало уже натерпевшимся до знакомства с Валентином и Эдуардом за свои взгляды на футбол и характер, никогда почему-то не устраивавший начальство, при том, что был «Дед»-Маслов человеком кутузовского склада и вряд ли намеренно сердил заводских командиров.

В чем же выражались традиции московского «Торпедо» доивановской и дострельцовской эры?

Торпедовцы могли, повторяю, выиграть у любого сильного и знаменитого клуба, включая и динамовцев с армейцами в пору их непобедимости, а позднее возрожденный «Спартак». Но дух противоречия никогда не мешал «Торпедо» проигрывать тем же командам с крупным, позорным, разгромным счетом.