Сергей Смирнов - Роман с разведкой. Интернет-расследование

— Это всё вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами». Николая II, еще одного губителя России, он возненавидел, назвав его в одном из стихотворений 1917 года «вампиром», а идеалом монарха был для него Николай I, портретами которого был увешан его дом в Нижнем Новгороде.

Паралич вынудил Садовского поселиться именно там, в родительском доме. Он пытался лечиться, наезжая в Москву и Петроград, но все было тщетно. Болезнь, как её тогда называли, «спинная сухотка», пощадила его мозг, оставив ему для работы с трудом действующую правую руку. В период НЭПа, его еще иногда печатали, последней прижизненной книгой Садовского стал роман «Карл Вебер», опубликованный в 1928-м году. Но, пережив в первые годы паралича тяжелый душевный кризис с попытками самоубийства, он в дальнейшем непрерывно писал, писал до последних дней жизни. Жизненную опору он нашел в гонимом большевиками православии. По мнению исследователей его творчества, именно произведения 20-х-40-х годов, еще менее известные читателям, чем дореволюционные, — лучшее из написанного Садовским.

Учитывая взгляды Садовского, а он и при советской власти их не скрывал, нет сомнений, что Борис Александрович постоянно находился под надзором сначала ВЧК, а потом ОГПУ. Так, в начале 1929 года на его квартире в Нижнем Новгороде ОГПУ провело обыск. Были обнаружены и изъяты рескрипты Екатерины II и Николая I, трехцветное знамя царской России, печать с двуглавым орлом. Самого Садовского не тронули. Да и зачем было арестовывать его, возиться с этим паралитиком, «уволенным в отпуск трупом», как он себя называл. Ведь его тело было для него самой надежной тюрьмой. Еще в начале 20-х он надеялся на излечение, добивался разрешения на выезд за границу. Надеялся, в частности, на помощь Александра Блока. Одно из последних писем Блока было адресовано именно ему: «… лечат ли сухотку за границей? Как вы проживете там? Русским там плохо». Постепенно надежды угасли. К концу 20-х жизнь в Нижнем стала невыносимой, родители умерли, он был одинок. Садовской начинает хлопоты о переезде в Москву.

В 1925 до эмиграции дошел ложный слух о смерти Садовского. Там, помня о его болезни, легко поверили, что он умер. Старый друг Ходасевич откликнулся воспоминаниями, которые я уже цитировал. Многие, кто писал о Садовском в постсоветское время, использовали эту историю со слухом о его смерти, чтобы порассуждать о забвении, постигшем Бориса Александровича. На самом деле это не совсем так. Он вёл активную переписку по литературным делам, поддерживал связь с дорогими ему людьми. Надеясь на память о себе, Садовской стал бомбардировать знакомых литераторов, имевших вес в советском обществе, чтобы они обратились в Наркомпрос с просьбами предоставить ему жилье в Москве. В справке НКВД «о Садовском и его группе» от декабря 1941 года приводятся его воспоминания о тех днях: «За меня некоторые писатели тогда хлопотали. Меня поддержали тогда А. Толстой, который теперь такой негодяй, и С. Городецкий, который дурак, и К. Чуковский, который трусливый, как заяц». Остёр, остёр на язык был Борис Александрович, а чувство благодарности явно не относилось к числу его добродетелей. Так или иначе, но в 1929 году Садовской перебирается в Москву.

Местом его жительства до конца дней становится бывший Новодевичий монастырь. Большевики закрыли его вскоре после революции, а здания передали в ведение Народного комиссариата народного просвещения. Многие из них использовались под жилье. И не только бывшие кельи, так как Садовскому отвели квартиру в подвале Успенской церкви. При наркоме Луначарском, пока в наркомате сохранялся дух относительного либерализма, в Новодевичьем нашли убежище многие «бывшие». Например, там жил граф Василий Шереметев с семьёй, архитектор и реставратор Петр Барановский. При этом в качестве самого «престижного» для новой власти продолжало функционировать Новодевичье кладбище. В летние дни Садовской писал, расположившись возле могил — то Валерия Брюсова, то Владимира Соловьева. Видел он, как хоронили таких его старых знакомцев, как Андрей Белый. Жил Садовской за счет того, что получал небольшую пенсию от Литературного фонда, да редкими переводами. Он сам писал об этом так:

«Литфонд же мне даёт три сотенки рублей.

Три сотни на меня и на жену больную».

По тем временам это было не так уж и мало: средняя зарплата в СССР в 1934 году составляла 136 рублей, а в 36-м — 207.

В литературе и в Интернете ходит версия о том, что Садовского не тронули потому, что после самоубийства жены Сталина Надежды Аллилуевой поэт познакомился с вождём возле её могилы. Телохранитель Сталина А. Рыбин вспоминал, что Иосиф Виссарионович «потом по ночам ещё долго ездил к могиле. Бывало, заходил в беседку и задумчиво курил трубку за трубкой…» Правда дочь Сталина, Светлана Аллилуева, утверждала, что он ни разу не ездил на могилу её матери. Версия же знакомства вождя и поэта выглядит так: встретились, поговорили, Садовской посочувствовал генеральному секретарю, а Сталин, неплохо знавший русскую литературу, вспомнил, что в молодости читал стихи Бориса Александровича и пожалел инвалида. А на вопрос вождя, в чем нуждается Садовской, тот якобы ответил: хотел бы иметь радиоточку. Так тогда называли стационарный проводной радиоприемник. Скорее всего, это еще один миф, связанный с Садовским, или еще одна мистификация, пущенная им в мир. Но, так или иначе, в середине 30-х годов в его «келью», как он называл свое жильё в Новодевичьем, действительно провели радио и он его подолгу слушал. А радио в личном пользовании было в то время ещё большой редкостью…

Фантасмагорические условия существования, невозможность публиковать свои произведения, усилили страсть Садовского к литературным мистификациям. Они превращались едва ли не в единственный способ быть опубликованным, пусть даже под чужим именем. Он точно имитировал манеру Некрасова, Есенина, Блока, и некоторые из его мистификаций, созданных в 20-е-30-е годы, тогда же попали в печать. Их преподносили как счастливые находки ранее неизвестных стихотворений классиков. Некоторые из подделок были разоблачены только в конце 80-х годов XX века, а до этого они печатались как подлинные произведения этих авторов. Но Садовскому всё было мало. Он сочинял свою собственную биографию, присовокупив воспоминания некоего Попова об Илье Николаевиче Ульянове, отце Ленина. Он писал о том, что его отец дружил с отцом Ленина, хотя тот умер, когда старший Садовский был еще совсем молод, а сам Борис Александрович, оказывается, печатался у Ленина, о котором он, скорее всего, до 1917 года и знать не знал:

«Еще в «Товарище» меня печатал Ленин,