Дмитрий Быков - Статьи из еженедельника «Профиль»

В Японии, США и Германии своего предпринимателя не поддерживают — он, как в анекдоте, передвигается сам, — но обеспечивают феерическим набором преференций. О такой «холке и лелейке» наши могут только мечтать: правительство США за свой счет обеспечивает информационный промоушн местных предпринимателей. Уполномоченный правительством Экспортно-импортный банк США предоставляет малому и среднему бизнесу льготные кредиты. Германия выдает беспроцентные ссуды для развития местных производств (при условии предоставления хороших гарантий со стороны кредитуемых).

В этом смысле российский рынок — образец открытости и свободы. Иностранцам отдали на откуп табачную промышленность, которая во всем мире обеспечивает одну из главных доходных статей бюджета. В прочие отрасли деньги не идут сами — потому как эффективность производства в России невысока (вследствие холодного климата и обширных территорий). Поэтому ожидания инвестиций могут длиться вечно. Главное же — любая попытка «прикрыть» рынок вызывает в России хохот у одних и ропот у других: семьдесят лет утверждений, что все наше — «самое лучшее», тоже сделали свое дело.

В Кремле, конечно, считают, что «олигархи» должны быть заинтересованы в повышении благосостояния народного — то есть развивать потребительские отрасли (производство продуктов, одежды, бытовой техники, автомобилей). И все это правильно, если не учитывать всю предыдущую историю развития России. Отечественные товары у нас расхватывать никто не рвется — их с отвращением покупает только тот, у кого нет денег на западные. И качество отечественной продукции, если не брать отдельные удачи вроде прелестной докторской колбасы и пошехонского сыра, продолжает напоминать о старом анекдоте: что такое — не жужжит и в рот не лезет? Правильно, советская машинка для жужжания во рту.

Воспаленный придаток

Но уж чем Россия была традиционно сильна, так это сырьем: гордиться им вроде как не принято (не сами же мы производим свою нефть), но слегка подогреть экономику за его счет все еще можно. Нынешняя патриотическая власть не избежала соблазна поставить сверхприбыльные сырьевые отрасли на службу государству. «Профиль» уже писал о том, что готовится проект указа, определяющий первоочередной доступ к экспортной трубе государственной нефти (которая сейчас реализуется главным образом на внутреннем рынке — по дешевке или вообще бесплатно, ибо платить некоторым субъектам производства просто нечем). Иск в отношении «Норникеля» — из той же оперы. Налицо горячее желание Кремля заставить никелевого монополиста работать на государство. Но у недр есть собственники, с которыми придется либо вести диалог, либо сажать их в тюрьму (впрочем, история с Гусинским показала, что одно другому не мешает). И тут важно вспомнить, чему учили нашу современную власть в школе (КГБ — ФСБ). Обучали же ее любви к Родине, а совсем не любви к людям, которые эту родину населяют (они-то по большей части рассматриваются как строительный материал).

В этом смысле гэбэшники не сильно отличаются от сырьевых «олигархов», которые ради «оптимизации бизнеса» тысячами сокращали рабочие места и вешали расходы по социальному содержанию городов, построенных под предприятия, на местные власти.

К чему может привести, какой внутренний и международный вой спровоцирует политика насильственной реприватизации недр — представить несложно даже людям вроде Путина, судя по всему, не обладающего особым воображением. Так что, даже если Россия и превратится в монолитный и благонадежный сырьевой придаток Запада — придаток будет воспаленный.

Парадокс Путина

Парадокс нового российского президента заключается в следующем: чтобы сделать Россию сильной, необходимо преодолеть зависимость от Запада, сократить свободу прессы, ввести ограничения на импорт и вообще принять целый ряд мер, втайне одобряемых и ожидаемых народом, но автоматически ведущих к чудовищному противодействию всех оппозиционеров поневоле. От Гусинского до Явлинского и от Лужкова до Примакова. Даже Зюганов может попасть в защитники уязвленной печати.

А визг оппозиции автоматически раззадорит спецслужбистов и военных (заложником которых Путин, что греха таить, является) — и просвещенный консерватизм снова обернется непросвещенным тоталитаризмом. Не имея искренних идеологов государственности, придя княжить, в сущности, на пепелище — как экономическое, так и идеологическое, Путин обречен на непопулярные меры в духе «заморозков». И хорошо, если у него хватит ума не поддаться мотивам личной мести: оппоненты явно перегибают палку, намертво связывая Путина с «семьей», как раньше приторочивали Ельцина к Беджету Пакколи. Путин не успеет стать просвещенным консерватором, как уже сделается тираном — и крик «Тиран, тиран!» только ускоряет этот процесс.

И пока не появится в России сильный политик, равно независимый от так называемой оппозиции, так называемой власти и так называемых коммунистов — любить Родину будет невозможно, ибо все три части, на которые поделен ее электорат, никогда не договорятся между собой о том, что такое Россия и что такое ее народ.

Долго ли нам ждать этого отечественного Рузвельта, де Голля, Вилли Старка, на худой конец? Не знаю. Знаю только, что, придя к власти, он о любви к Родине говорить не будет: это вернейший способ от нее отвратить.

№ 25(197), 3 июля 2000 года

Период полураспада 

Владимир Путин плыть по течению не намерен. Он барахтается, и барахтается довольно активно, сознательно или бессознательно разрушая остатки Империи. Пассивное ожидание обошлось бы куда большими жертвами и куда большими мучениями, вроде как отрубание хвоста по частям.

Новые русские вопросы

Весь конец августа прошел в России под знаком двух новых русских вопросов. Старые, как, наверное, все помнят, звучали просто: «Кто виноват?» и «Что делать?» (в силу наших национальных особенностей — лености, милосердия и неверия в перемены — оба эти вопроса давно стали риторическими).

Есть в этом какой-то особенный русский фатализм, пассивность: кто бы ни был виноват, что бы ни делалось — перемен ожидать не приходится. Из всех своих катаклизмов Россия, даже лишаясь территорий, выходила неизменной, довольно быстро сползая в наиболее органичное для нее состояние щелястой Империи. То есть Империи, в которой всегда можно найти щель для относительно свободного, безбедного и праздного существования, в которой плохо исполняются законы, но в народе сильна инерция покорности и труда.