П. Краснов. - На внутреннем фронте

За ужином Матушевский, которого просили рассказать им о таинственном исполкоме, произнес горячее слово в защиту большевиков, Ленина и Троцкого.

Когда он кончил, кто-то из офицеров сказал: за ними никто не пойдет.

Матушевский встал. Лицо его было бледно.

– За ними не посмеют не пойти, – тихо, почти шепотом произнес он. – Вы не знаете, кто такой Троцкий. Поверьте мне, когда будет нужно, Троцкий не задумается поставить гильотину на Александровской площади и будет рубить головы всем непокорным... И все пойдут за ним...

Стояла гробовая тишина. Впечатление его слов было ужасно. Я понял, что так оставить этого нельзя. Я встал и сказал несколько слов на тему о той Голгофе страстей, на которую восходит офицерство, о той великой крови, которую оно льет на защиту родины. После Голгофы было светлое христово воскресение, я глубоко верую в то, что кровь офицеров пролита не напрасно...

Матушевский ночевал у меня и уехал рано утром. Прощаясь, он сказал мне: в вас мы имеем сильного противника... А, может быть, мы еще сойдемся...

Ясно было одно: взоры исполкома обращены на нас.  

XIII.  Во что бы то ни стало.

На новых квартирах я повел ту же работу, что когда-то вел в 1-й кубанской дивизии. Каждый день определенная часть корпуса была на маневре, почти всегда – в моем присутствии, после маневра – разбор, отдача в приказе всех ошибок. Два раза в неделю – беседа с офицерами. Во всех полках с 15 октября должны быть устроены полковые учебные команды для подготовки урядников, и широкие программы этих команд были разосланы; во всех полках были устроены библиотеки, для команд штаба был намечен ряд ежедневных бесед, по два часа по вечерам; предполагалось прочитать курсы географии и истории России, политической экономии и военного искусства. Лекторы усиленно готовились к этому по особым мною составленным программам.

Разврату и разлагающей пропаганде большевизма я решил противопоставить работу и силу образования и просвещения.

Деятельность моя, скрыть которую, конечно, нельзя было, обратила внимание. Одни сочувствовали и хотели посильно помочь, другие мешали. Я уклонялся от посторонней помощи и по мере сил боролся с мешающими.

6 октября штаб северного фронта экстренно потребовал посылки 2 сотен и 2 орудий в Старую Руссу, 2 сотен и 2 орудий в Торопец и 2 сотен и 2 орудий в Осташков.

Это было самое страшное. Это сразу прекращало воспитание солдат, вырывало части из рук старших, более опытных начальников, подрывало правильность снабжения и довольствия и ставило маленькие казачьи части в густую солдатскую массу, уже обработанную большевиками. Я исполнил приказ и отправил на эту службу весь уссурийский казачий полк и 1 1/2 из бывших у меня шести донских батарей, но сейчас же написал в штаб фронта, кому только мог, просьбу этого не делать, так как это разрушает корпус, который может понадобиться в полном составе для борьбы против большевиков.

– Кому вы это пишите? – сказал мне исправляющий должность начальника штаба, полковник С. П. Попов.

– Как кому? По команде. Главнокомандующему северным фронтом, или, как по большевистски называют, главкосеву Черемйсову.

– Да разве вы не знаете, что Черемисов – заодно с большевиками, что он все время проводит в Совете Солдатских и Рабочих Депутатов, стоит за полную демократизацию армии и попускает, а кто говорит, что и покровительствует" изданию большевистской газеты "Окопная Правда"?

– Но что же делать, Сергей Петрович? Выходит, что все начальство передалось большевикам. Тогда проще – устранить Временное Правительство и передать власть большевикам мирно Столковаться с ними, как это теперь говорится. Был Львов, стал Керенский, ну, будет Ленин, – хуже не будет. Это – прямое последствие отречения государя.

– Да, это так.

– Что же, прикажете плыть по течению?

– Но что вы сделаете, если изменили верхи? Ведь все это делается не без ведома Керенского. Керенский сам рубит сук, на котором сидит.

– Керенскому это простительно. Он ничего не понимает ни в военном, ни в государственном деле. Но о чем же думают Черемисов и Лукирский?

– Думают, как угодить новому барину – "грядущему хаму".

– И мы молча будем пособничать? – сказал я.

– Протестовать бесполезно.

– Будем не только протестовать, но и бороться. Может быть, и мы сумеем в борьбе обрести право свое.

Бумагу мы послали. Ответом было приказание поставить 5 сотен в Пскове. Я поехал лично в штаб, и эти пять сотен отстоял, но победа была вызвана не силой моего убеждения, а просто тем, что для них не нашлось в Пскове помещения, да и совет высказался против помещения казаков в Пскове.

Итак, с октября месяца корпус оказался фактически в распоряжении у большевиков, и большевики продолжали работу по его растасовке.

8 октября штаб потребовал два полка в Ревель. Я отправил 13-й и 15-й полки. Это требование было якобы боевого характера. После занятия острова Эзеля немцами командование фронтом опасалось за Ревель. Но что будет делать кавалерия в крепости, об этом не думали.

9 октября потребовали еще один полк с двумя орудиями в Витебск. Не без скандалов пошел приморский драгунский полк.

21 октября потребовали 6 сотен и 4 орудия в Боровичи для усмирения тамошнего гарнизона. Там произошли обычные эксцессы. Убили начальника гарнизона и командира пехотного полка и ограбили лавки. Послал уссурийский дивизион и часть амурцев.

Таким образом, к 22 октября от 1-й донской дивизии оставалось 6 сотен 9-го донского полка и 4 сотни 10-го Донского полка (2 сотни ушли в Новгород), от уссурийской конной дивизии было в моем распоряжении: б сотен 1-го нерчинского полка и 2 сотни 1-го амурского полка. Из бывших в корпусе 24 орудий донской артиллерии оставалось при мне 12 орудий, да было 4 орудия только что сформированной и почти необученной, во всяком случае, ни разу не стрелявшей 1-й амурской казачьей батареи. Вместо грозной силы в 50 сотен мы имели только 18 сотен разных полков (Корпус состоял из 9-го (6 сотен), 10-го (6 сотен), 13-го (6 сотен), 15-го (6 сотен) донских казачьих полков, приморского драгунского (6 эскадронов), 1-го нерчинского казачьего (6 сотен), 1-го амурского казачьего (6 сотен), 1-го уссурийского казачьего (6 сотен) полков и уссурийского казачьего (2 сотни) дивизиона, и 6 донских и 1 амурской батарей.).

Можно ли говорить, что большевики не готовились планомерно к своему выступлению 25 октября? Но кто им помогал?

23 окт. весь "корпус", то есть оставшиеся 18 сотен, было приказано передвинуть в район Старого Пебальга и Вендена, где поступить в распоряжение штаба 1-й армии, потому что там ожидались беспорядки и массовые эксцессы. Я поехал в Псков узнать обстановку, а 24 окт. отправил в штаб 1-й армии квартирьеров и приступил к погрузке 10-го донского казачьего полка в вагоны.