Вадим Прокофьев - Петрашевский

В «гостиной» раскрытый ломберный столик неприятно резанул глаз зеленым полем сукна. Как будто боевая позиция и с минуты на минуту явятся полководцы, чтобы начать баталию. Но на столе не видно карт.

У стены рыночный диван, несколько таких же стульев.

Вот и все.

Из-за дверей в другую комнату слышны голоса, а в щели пробивается табачный дым.

Кабинет хозяина поражает рабочим беспорядком. Раскрытые книги валяются на подоконнике, грудятся по стульям, теснятся на письменном столе. Много шкафов, этажерок, простых деревянных полок.

И всюду книги, книги!

А на диванчике, стульях и даже верхом на каком-то ящике или комоде сидят молодые люди.

Баласогло никого не знает. Петрашевский знакомит.

Валериан Майков. Баласогло слышал о нем. Но почему-то представлял этого человека, «надежду русской критики», совсем другим и, во всяком случае, не таким болезненным, хилым, с землистым цветом лица. Но, может быть, виноваты свечи?

Пожалуй, нет — рядом с ним примостился совсем еще юноша с румянцем во всю щеку. Он, видимо, жадно слушал — приход Баласогло прервал разговор, и в глазах юноши еще не остыло раздумье.

Это Михаил Евграфович Салтыков.

Верхом на ящике-комоде примостился блондин, стройный, с бледным и, как отметил про себя Александр Пантелеймонович, «туманным ликом».

Мягкие, плавные движения. Вошедший в привычку поворот головы, чтобы уши не пропустили ни слова, беззвучное шевеление губ.

«Поэт», — решил Баласогло и не ошибся.

Перед ним был Александр Николаевич Плещеев. Поэт, еще не успевший попасть в большую литературу.

У окна долговязый мужчина. В руках у него какая-то книга. Баласогло кивнула маленькая голова на длинной шее. Данилевский.

В книжных шкафах рылись еще двое молодых людей.

Александр Пантелеймонович не мог сразу запомнить всех. Но по непринужденности, с какою порхал по кабинету разговор, острой шутке он понял, что присутствующие уже знакомы друг с другом, кое-кто называл хозяина на «ты», и никто не собирался председательствовать, произносить речи или требовать к себе исключительного внимания.

В «гостиной» гремела посуда. Петрашевский, извиняясь перед гостями, несколько раз исчезал из кабинета.

Часам к двенадцати, когда Майков уже начал посматривать на циферблат, а Роман Штрандман откровенно заявил, что ему до дома добираться добрый час, Петрашевский распахнул двери.

— Прошу к столу! Хозяйки в доме нет, а потому…

Ужин действительно был холостяцкий. Закуски, вина, что-то горячее составлены в беспорядке. Каждый уселся туда, где ему удобней, и никто не предлагал тостов, не ожидал, когда наполнят его тарелку, рюмку.

Расходились поздно. Александр Пантелеймонович вдруг обнаружил, что почти у всех гостей в руках книги. Только он не успел осмотреть библиотеку и взять у любезного хозяина что-либо почитать.

Журфиксы Петрашевского, прибавившего теперь, после смерти отца, еще фамилию Буташевич, открыты для всех желающих. Конечно, в первое время его гости должны освоиться, познакомиться друг с другом, обрести взаимное доверие и разговориться. Михайл Васильевич не делает тайны из своих приемов, и поэтому на них непременно появятся случайные люди, которых выгоняет из дому скука. Но случайные быстро отсеются: Михаил Васильевич собирает знакомых не для того, чтобы угощать их сигарами и дешевыми ужинами.

У него на руках издание «Словаря». Хотя Майков и появляется по пятницам, но о «Словаре» он и слышать не желает. Между тем одному Петрашевскому не справиться. Он переработал план издания, не забывая, однако, о назначении «Словаря» как справочника и толкователя обрусевших иностранных слов. Во втором выпуске число слов сокращено почти в три раза. А это значит, что объяснение каждого слова должно развернуться в довольно объемистые статьи. Сокращен и справочный аппарат: в первом издании он был слишком громоздок и занимал много места.

Петрашевский тщательно отобрал слова, близкие друг к другу по этимологии. Если их расположить рядом, то получатся уже не разрозненные объяснения, а целые трактаты, объединенные одной мыслью, одним мировоззрением.

Михаил Васильевич вовсе не собирается дилетантствовать. Объяснение политических терминов в демократическом духе, пропаганда социализма, знакомство русских читателей с учениями Сен-Симона, Кабе, Гольбаха, Луи Блана и, конечно, Фурье — вот цель, во имя которой он корпит ночами, просиживает долгие часы в Публичной библиотеке и собирает по пятницам своих знакомых.

Они должны помочь ему в редактировании и незаметно втянуться в пропаганду передовых социалистических идей.

Но есть у Михаила Васильевича и еще одна мечта. Ею библиотека составилась в основном из книг, запрещенных цензурой. Где еще можно достать Бевуа, «О свободе религии»; или Бернара, «Обнаженная тирания»; Бойе, «О положении рабочих и об улучшении их участи посредством организации труда»?

А последние издания Вилльгарделля «История социальных идей до французской революции»? Книга, право, еще пахнет типографской краской, она ведь вышла всего месяц назад в Париже.

Или Витт «Тайные общества Франции и Италии»?

Да мало ли у него книг!

И Дидро, и Консидеран, Констан, Ламартин, Ламенне, Леру, одних сочинений Прудона восемь книг и почти полный Фурье.

Он может достать все последние новинки, все иностранные журналы. Пропаганда при помощи книг очень действенна. Книги нужны и самим пропагаторам. Ведь у многих, кто хотел бы нести социалистическое слово в широкую аудиторию, в голове еще не все улеглось, им самим нужно образоваться.

Баласогло говорил Петрашевскому, что разработал «проект учреждения книжного склада с библиотекой и типографией».

Петрашевский прочел этот объемистый проект и в основных мыслях согласен с Александром Пантелеймоновичем.

Тот предлагает основать общество ученых и любителей просвещения, — с тем чтобы это общество, в свою очередь, открыло заведение, «которое бы имело целью доставлять способ русским ученым и художникам издавать в свет свои произведения и публике — все возможные удобства к их приобретению». Этого можно было бы достичь с помощью следующих мер:

«1. Учреждения в столице складочного магазина для распродажи книг, существующих или имеющих выходить в свет, на каких бы то ни было языках, и преимущественно на русском.

2. Открытия при этом магазине, для удобства лиц, не могущих или не желающих, по каким бы то ни было причинам, покупать книги, особенной библиотеки для чтения.

3. Издавания на свой счет сочинений, какие только будут доставляемы с этой целью их авторами в рукописях, по предварительном удостоверении общества в их существенном, безусловном достоинстве, или хотя относительной, но неизбежной в них необходимости для русской публики.