Михаил Филин - Арина Родионовна

В списке прихожан храма Воскресения Христова, где священником тогда был Симеон Трофимов, указаны все члены семьи Матвеевых. Но Фёдор и трое его детей «исповедались токмо», а «у святаго причастия» не были «за нерачением» — иначе говоря, по лености или небрежению. Ирина же Родионова, «38 лет»[113], была — она, скорее всего, исповедовалась и причастилась, как и полагалось, «во Святую Великую Четыредесятницу»[114], то есть во время Великого поста[115]. Таким образом, мы узнаём, что в конце зимы и начале весны 1797 года Ирина Матвеева ещё находилась в Кобрине.

А летом стало окончательно ясно, что в семье С. Л. и Н. О. Пушкиных должен вскорости появиться первенец. Начались положенные суетливые приготовления, пошли разговоры о кормилице и нянюшках. Всем верховодившая Мария Алексеевна выразила уверенность, что наиболее подходящей кандидатурой на роль няньки была бы Ирина из Кобрина, вернее, Арина — и дети, тоже запомнившие прилежную кобринскую бабу, вполне с матушкою соглашались. На том семейный совет и порешил: вытребовать «опытную и усердную» крестьянку в Петербург.

Через нарочного Ирине Матвеевой было приказано собираться в город — и она кротко подчинилась барской воле. Возможно, в ту пору Ирина Родионовна была брюхатой.

Дорога в столицу была тяжёлой и грустной. В Кобрине остались неприкаянный супружник и трое её детей, в Суйде — братья и сёстры Ирины. С некоторыми из них ей уже никогда не довелось увидеться.

Середина тернистого Ирининого пути давно была пройдена — и приближались сумеречные предзакатные годы.

В эти годы многие устают жить и покорно доживают — а она обрела ненаглядных «пушкинят».

Шла ли, ехала ли крестьянская дочь «из толщи народа русского» в град Петров — сие разве что Богу ведомо. Только вся она истомилась дорогой, тряпицу с денежкой насилу уберегла, котомкою спину зело натрудила. По пути могилки родные поминала, о кровинках сиротствующих слезу украдкою роняла.

А как явилась в град великий и хмурый — так в ножки старой и молодой барыням и пала. Барыни-княгинюшки странницу враз приветили, с колен подняли да и приголубили.

И стала наша нянюшка Арина с той поры в доме каменном жить-поживать, господ своих трудами ублажать, оберегом для хозяйских крох быть…

Глава 3

«ПУШКИНЯТА»

…Она сделалась общею нянею.

Незадолго до Рождества, 20 декабря 1797 года, Надежда Осиповна Пушкина благополучно разрешилась от бремени дочерью Ольгой. Арина же Родионовна к тому времени уже обжилась в небольшом петербургском домике Марии Алексеевны Ганнибал (притулившемся в Измайловском полку[116]) и радовалась событию вместе с родителями и бабушкой. Однако мы так и не знаем доподлинно, кем стала наша героиня для новорожденного ребёнка.

Спустя много лет её дочь Марья Фёдорова сказала уже упоминавшемуся Н. В. Бергу, что именно Арина Родионовна «выкормила Ольгу Сергеевну»[117]. Данное сообщение А. И. Ульянский принял всерьёз и выдвинул довольно спорную, но всё-таки достаточно аргументированную гипотезу.

В ходе изучения и сопоставления различных исповедных ведомостей и ревизских сказок рубежа XVIII и XIX столетий он установил, что Ирина Родионова Матвеева, по всей видимости, в самом конце 1797-го или в начале 1798 года произвела на свет сына Стефана[118]. Так как соответствующей записи о рождении крестьянского отпрыска в метрической книге суйдовской церкви Воскресения Христова сделано не было, то биограф резонно предположил: младенец родился вовсе не в Кобрине, а вдали от мужа и семьи Ирины, то есть уже «в Петербурге, в доме Пушкиных»[119]. В таком случае вызванная из деревни Ирина, действительно, могла стать кормилицей, «мамушкой» Оленьки Пушкиной.

Стоит напомнить читателю, что крестьянской дочери Ирине-Арине вот-вот должно было исполниться ни много ни мало сорок лет.

Прочие исторические источники вроде бы никак не подтверждают версию биографа. Сама Ольга Сергеевна и через полвека величала Арину Родионовну только «нянею»[120]; то же самое говорили её сын Л. Н. Павлищев[121] и А. Ю. Пушкин (двоюродный дядя поэта, назвавший Ирину Матвееву «опытной и усердной нянькой»[122]).

Ещё более весомым кажется свидетельство Н. О. Пушкиной. В письме (на французском языке) от 4 января 1835 года к дочери Ольге (ставшей тогда матерью) Надежда Осиповна, беспокоясь о здоровье внука Леона, вспомнила к месту и давнишний собственный опыт. «…Благодаря заботам и предосторожностям, которые ты приняла, — писала Н. О. Пушкина, — он наверняка не будет косить, а это часто случается с маленькими детьми; зрение у них ещё слабое, взгляд не может быть таким, как у взрослого, и, кормя, надо закрывать им глаза, что я всегда делала, и нянька твоя звала тебя Занавесная Барыня»[123]. Иными словами, Надежда Осиповна однозначно заявила, что она сама выкормила свою старшую дочь, а Арина была лишь «приставленной» к Ольге няней, ухаживавшей («ходившей») за младенцем.

Кстати, меткое шутливое прозвище девочки — «Занавесная Барыня» — надо, вероятно, считать самыми ранними из дошедших до нас слов Арины Родионовны.

Итак, версия А. И. Ульянского не подкрепляется сведениями из пушкинского семейного кружка — но версия и не опровергается ими. Суть в том, что в дворянских семьях, ожидавших прибавления, зачастую перестраховывались и загодя обзаводились кормилицей (или даже кормилицами) — так сказать, «на всякий случай». Скорее всего, подыскивали таковую бабу и Пушкины с Марией Алексеевной Ганнибал — и известие о беременности Арины Матвеевой, хорошо себя зарекомендовавшей крестьянки из близкого Кобрина, подоспело в Петербург как нельзя кстати. После же рождения Ольги Пушкиной Арина вполне могла быть при Надежде Осиповне временной («про запас») кормилицей, а потом уже превратилась в безоговорочную няньку.

Более точных данных об изначальном статусе Арины Матвеевой в доме Пушкиных мы, по всей видимости, уже не получим. Ничего не знаем мы и о том, когда её сын Стефан был отправлен из Петербурга в Кобрино, к отцу[124]. Зато хорошо известно, что Арина сразу и навсегда, как родную, полюбила малютку Олю, свою «голубушку» (XIII, 209). Собственных детей крестьянка могла голубить разве что в мыслях, тоскливых и неотступных…