Шарль Диль - Византийская императрица

Во дворце царило смятение. Несмотря на пришедшие из соседних гарнизонов подкрепления, войск было мало. Гвардейцы, так блестяще выглядевшие на парадах, не выражали ни малейшего желания подвергаться избиению; кроме того, большая их часть, благоразумно выжидая, на чью сторону склонится победа, равнодушно бездействовала и вносила этим еще большее смущение в ряды защитников. Юстиниан мог положиться только на несколько полков, только что возвратившихся из Персии с Велизарием, на ветеранов, которые составляли личную охрану полководца, да на весьма ограниченное число придворной стражи. Но это была капля в море. И Юстиниан, все более и более волнуясь, подозревая в каждом встречном убийцу и предателя, окончательно терял голову.

18 января, на шестой день после начала бунта, Юстиниан, который не спал целую ночь, предпринял последний шаг. По внутреннему ходу, соединявшему дворец с императорской ложей, он вышел на ипподром и, приказав открыть главные бронзовые двери, которые вели на трибуну, появился в цирке с евангелием в руке и обещал всеобщую амнистию, если бунтовщики сложат оружие. «Я сам виноват во всем, — смиренно говорил он. — Дух греха соблазнял меня, когда я отказал вам в вашей просьбе о помиловании преступников». Несколько робких голосов встретили приветствием его слова, но бурные протесты тотчас же совершенно заглушили их: «Лжец, клятвопреступник!» — ревела толпа; в императорскую ложу полетели камни, со всех сторон осыпали бранью Юстиниана и Феодору. Императору осталось одно — бежать.

И то, что можно было предвидеть, наконец, случилось. Народ, озабоченный избранием нового повелителя, в продолжение недели повторявший на все лады имя Гипатия, племянника Анастаса, пришел к дворцу последнего, куда отослал его Юстиниан. Напрасно жена его, Мария, цеплялась за края одежд мужа, восклицая, что его ведут на смерть, и умоляя своих друзей прийти к нему на помощь. Напрасно сам он отбивался от толпы. Опьяненный победой народ насильно увлек его на форум Константина, где его подняли на щите. Вместо императорской диадемы на голову ему возложили золотую цепь одного из солдат, облекли его в порфиру, которую вытащили во время грабежа в одном из дворцовых хранилищ, и вручили ему эмблемы императорской власти. Потом, увлекая за собой нового правителя, толпа ринулась на ипподром, посадила Гипатия в императорскую ложу и вожди восстания, пренебрегая советами некоторых здравомыслящих людей, принялись обсуждать план нападения на императорский дворец. Таким образом к возмутившимся примкнули теперь все недовольные и бунт разрастался: большое число сенаторов открыто высказывались в пользу племянника Анастаса, уже разнесся слух, что Юстиниан бежал вместе с Феодорой. Молодежь из партии «зеленых» блуждала вооруженная по городу, окончательно уверовав в победу, и даже встревоженный Гипатий начинал успокаиваться на свой счет.

Наступил решительный момент. «Самой империи грозило, казалось, падение», как выразился один из современников. Константинополь горел, на ипподроме ликующий народ приветствовал Гипатия и осыпал оскорблениями имена Юстиниана и Феодоры, дворец был осажден. Не видя никакого выхода, император уже отчаялся в том, что может подавить мятеж, и начинал бояться за собственную жизнь. Второпях со стороны садов, выходивших на море, преданные слуги сносили на корабли императорские сокровища; Юстиниан собирался бежать. Наскоро созван был совет из оставшихся верными императору: Велизария, Мундуса, Константиолиса, Базилида и нескольких придворных. Феодора присутствовала на совете.

В этот трагический день, когда Юстиниан, окончательно потеряв голову, видел спасение только в бегстве, когда его придворные разделяли его растерянность, лишь она одна не потеряла присутствия духа. Молча сидела она в начале совещания, но потом поднялась и, возмущенная непростительной слабостью императора и его друзей, напомнила им о долге. «Если бы, действительно, нам не оставалось ничего, кроме бегства, — объявила она, — то и тогда я не прибегла бы к этому средству. Тот, кто носил однажды царственный венец, не должен пережить своего бесславия. Я, по крайней мере, не доживу до того дня, когда меня перестанут называть императрицей. Если ты хочешь бежать, цезарь, ничто тебе не препятствует: у тебя достаточно денег, корабли готовы, море свободно. Что касается меня, то я остаюсь. Я люблю старую пословицу, которая гласит: «пурпур — прекрасный саван». В этот день Феодора спасла трон Юстиниана в решительной борьбе, где ставкой была ее корона.

Под влиянием ее энергичных речей Юстиниан и его советники воспрянули духом. В то время как ловкий Нарзес, один из приближенных императрицы, приложил все старания, чтобы отвлечь «голубых» от мятежа, и достиг этого с помощью золота, в то время как, благодаря этому ловкому ходу, мятежный народ снова разделился на партии и уже раздавались голоса, повторявшие старый лозунг: «Да здравствует Юстиниан! Да защитит Господь Бог Юстиниана и Феодору!» — Велизарий и Мундус приготовлялись идти на приступ ипподрома. Среди горящих развалин Велизарий направился было к императорской ложе, где находился Гипатий, но часть войск отказалась повиноваться ему. Полководец в отчаянии вернулся во дворец, считая дело проигранным, но на этот раз сам Юстиниан подбодрил его. В конце концов Велизарию удалось с величайшими усилиями проникнуть на арену через выходы, которыми пользовались «голубые», и он завязал битву с мятежниками. Деятельный Мундус, который только и ждал этого сигнала, появился в свою очередь со своими варварами с противоположной стороны ипподрома, прорвавшись через так называемые «двери мертвых». И в то время как с верхних коридоров амфитеатра императорские войска осыпали мятежников тучей стрел, внизу солдаты Мундуса прокладывали себе кровавый путь среди тесной толпы. Весь цирк охватила неописуемая паника. Напрасно мятежники пытались бежать: они были окружены со всех сторон. Напрасно пытались они защищаться и протестовать: солдаты Велизария рубили всех сплеча, никому не давая пощады. Это длилось целый день. К ночи, когда избиение было остановлено, более тридцати тысяч трупов, по словам одних, более пятидесяти, по подсчету других, устилали омытую кровью землю ипподрома.

Гипатий, схваченный двумя племянниками императора, был приведен к Юстиниану вместе со своим двоюродным братом Помпеосом. Помпеос молил о пощаде со слезами на глазах. Гипатий, более мужественный, доказывал свою невиновность, клялся, что народ насильно заставил его, прибавляя, что, приказав мятежникам двинуться на ипподром, он имел в виду только одно — предать их в руки Юстиниановых войск. Он говорил правду; к несчастью, посланный им человек заблудился во дворце и не нашел вовремя императора. Но Юстиниан, успев оправиться, с иронией ответил Гипатию: «Прекрасно. Но раз вы пользовались таким влиянием над этими людьми, почему не остановили вы их, прежде чем они зажгли Константинополь?» И на следующий день издал приказ казнить их. Трупы бросили в Босфор.