Вадим Бакатин - Дорога в прошедшем времени

В комнате общежития нас было четверо. Гена Овчаренко, Лев Хрущев, Юра Балаганский, которого, конечно, все звали Шура Балаганов. С чувством юмора все нормально. Коммуна была веселая. Шура держал кассу. Стипендия в 1957 году, как помню, была 270 рублей. Мы складывались по сотне в месяц на еду. Каждый по очереди готовил после занятий какой-нибудь немудрящий обед. Жареная картошка, суп из консервов и т. п. Через месяц, ко времени получения стипендии, в кассе у Шуры всегда оставалось на бутылку. Хотя бутылка никогда не была проблемой.

Осенью 1957 года ведро картофеля на Октябрьском рынке стоило всего 3 рубля, бутылка водки «сучок» – 21 рубль 20 копеек. Таким образом, стипендия на гидрофаке являлась эквивалентом 90 ведер картошки или 13 бутылок водки. Не могу удержаться, чтобы не посчитать, а что же сегодня? В 1997 году студент получает стипендию от 80 до 200 рублей. Говорят, строители получают 150. Ведро картофеля на Усачевском рынке стоит 15 рублей, бутылка дешевой водки – 30. Таким образом, на стипендию – 10 ведер картофеля или 5 бутылок водки. Если не пить, жить тоже можно. Но конечно, из этой картофельной арифметики вовсе не следует, что советский студент материально был гораздо лучше обеспечен своего нынешнего собрата и пил больше, чем пьют сейчас. Думаю, что здесь более сложная ситуация. Тем более что сегодня это уже не 1997 год, а 2014-й. И в ценах прошедших лет я уже не ориентируюсь. Социальное исследование проводить лень, да и смысла нет. И так ясно: жизнь дорожает, цены растут. Но студент живет и радуется жизни, как сорок лет тому назад.

Общим для нашей студенческой юности был красавец Новосибирск. Гигантский город на величественной реке. Город-труженик. Город науки. Скромный, небогатый и, если сравнивать с шахтерским Кузбассом, голодный. Но гордый, с определенными претензиями на то, чтобы соответствовать неофициальному званию столицы Сибири. Такие жемчужины, как здания театра оперы и балета, вокзала, Красный проспект, мосты через Обь, могли украсить любую столицу. Город, в то время еще недостаточно благоустроенный, был тем не менее чистым. На его песчаных улицах, застроенных старыми деревянными домами с изысканной резьбой, было сухо после любого дождя. Особенно живописно, экзотично смотрелась хаотическая застройка гигантского оврага – русла реки Каменки. Домик лепился к домику. На крыше одного начинался двор другого. Первый год я жил на Каменке.

Для большинства из нас, дремучих провинциалов, деревенских парней, Новосибирск был действительно столичным городом. Театры, концерты в филармонии, кинотеатры, где перед началом сеансов играли джаз-оркестры, рестораны и ночные улицы, где «по асфальту шелест шин» последнего троллейбуса… Все это мы познавали вместе со своими любимыми девушками в нашем студенческом Новосибирске. А если еще вспомнить неописуемый ажиотаж, которым сопровождались хоккейные матчи, когда новосибирское «Динамо» принимало ЦСКА или «Крылья Советов», когда толпа, состоявшая главным образом из студентов, сносила ворота стадиона… Такое ликование могло быть только в столице. Не говорю уже о презренной моде так называемых «стиляг», которой все мы, дети шахтерских поселков и алтайских деревень, «заразились» в Новосибирске и в той или иной степени переболели, несмотря на осуждение комсомольских вожаков. Эволюция была очевидной. Абитуриентские широченные матросские брюки клеш на первом-втором курсах превращались в узкие дудочки, а дипломник ходил уже в брюках нормальной ширины. Эпидемии не случилось. Лично мне пришлось пережить еще и соприкосновение с абстрактной живописью. Откуда что взялось, не знаю. Неожиданно для себя сделал несколько эскизов в духе кубизма. Таким же «формалистическим» способом начал оформлять стенную газету нашего гидрофака. Но далеко не продвинулся. После первого же номера меня пригласил декан Ромашин и вежливо попросил быть поближе к реализму. Я спорить не стал. Но газету оформлять после этого отказывался. Мне же лучше.

Прекрасен был Новосибирск осенью. Золото и ультрамариновая голубизна, прозрачность воздуха и свежесть реки заполняли его. Вечерами все было пронизано запахами белых душистых цветов, называвшихся, кажется, душистый табак. Весной бушевала сирень, зимой – морозы и ветра. Летом, как правило, студентов в городе не было. Было много пыли. «Ветер утих в пыли. Вечер теплый и серый. Солнце за тучи село где-то совсем недалеко…»

Хороший был город. В нем было очень удобно спешить на свидание или просто бродить, сочиняя стихи. Что-нибудь ужасное: «Встречи сегодня с тобой не будет. Вечер разрезан мокрым трамваем. Спешащие вечно куда-то люди не знают, кого я сегодня встречаю…» Стихов было много. Много было цветов, трамваев, вечеров, театров, вокзалов… Много было любви, переживаний, писем, ревности, междугородных телефонных разговоров, радости… В итоге получилась студенческая семья. Мы поселились с Людмилой в комнате старого бревенчатого дома, расположенного прямо в середине трамвайного кольца, за оперным театром. К стенам прикрепили кнопками миллиметровую бумагу, купили зачем-то эмалированный таз, принесли свои книги, пожитки и стали самыми счастливыми молодоженами…

А через год, когда я уже был дипломником и опять жил в общежитии, получил из Кемерова телеграмму. Лучшую из всех, которые когда-либо получал. «Поздравляем сыном. Все благополучно. Родные». Сына назвали Александром. В честь деда.

20 июня 1960 года я защитил дипломный проект на тему «Земляная плотина Кременчугского гидроузла» и получил диплом инженера-строителя. Предстояло распределение. Все уже были на чемоданах, в волнении. Повезет – не повезет. Удастся ли поехать туда, куда хотелось. Вывесили список мест. Право выбирать первым представлялось тем, у кого балл выше среднего. В нашей группе я был третьим после Олега Лубнина и Льва Хрущева. Но выбирать не стал. На комиссию распределения пошел последним с «ультиматумом»: никуда не поеду, кроме строек Кемерова. Там жена-студентка и сын. Со мной не стали спорить и послали, куда просил, по разнарядке факультета промышленного и гражданского строительства мастером в трест № 96.

Собрал чемодан и с прекрасного знакомого новосибирского вокзала уехал в Кемерово, встретивший желтым газом на маленьком грязном вокзальчике прямо на задворках коксовых печей. По сути, для меня это было не менее эпохальное событие, чем поездка пятилетней давности в Сибстрин. Именно сейчас и начиналась настоящая самостоятельная жизнь. Но я как-то это не прочувствовал, не придал должного значения. Романтизма, видать, меньше стало. Как-никак, дипломированный инженер, отец семейства. А к коксовому газу привык быстро.