Владимир Мельник - Гончаров

По воскресным дням будущий писатель посещал Никитский женский монастырь. Московское коммерческое училище находилось в самом центре Москвы, на Остоженке. От Остоженки до Никитской улицы было недалеко. Однажды Гончаров встретил в церкви… самого Александра Сергеевича Пушкина! Ему в то время было 16–17 лет, и он уже начал читать стихи великого поэта. «Пушкина я видел впервые… в Москве в церкви Никитского монастыря. Я только что начинал вчитываться в него и смотрел на него более с любопытством, чем с другим чувством».[72] Пушкину суждено будет занять в жизни Гончарова совершенно особое место. Поэт сразу стал его кумиром, предметом внимательнейшего изучения, благоговейного почитания. Знакомство с творчеством великого поэта, пожалуй, было главным в образовании Гончарова в этот период его жизни. Уже в 1874 году он вспоминал об этом времени: «Имя Пушкина… запрещали в школах». В это время Гончаров, как известно, «читал все, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно».[73] В основном «под руку попадались» авторы отошедшего XVIII века: В. А. Озеров,[74] М. М. Херасков,[75] Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев,[76] Н. М. Карамзин… «И вдруг Пушкин! Я узнал его с «Онегина», который выходил тогда периодически, отдельными главами. Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылась вдруг, и какие правды — и поэзии, и вообще жизни, притом современной, понятной, — хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школа изящества, вкуса, для впечатлительной натуры!» Может быть, именно произведения Пушкина натолкнули юношу Гончарова на мысль о писательстве. В Коммерческом училище юноша начал задумываться об этом, зачитываясь произведениями не только Пушкина, но и современных европейских авторов, в особенности французских. Это было «повальное чтение, без присмотра, без руководства и без всякой, конечно, критики и даже порядка и последовательности…». В училище он прочёл многое из В. Гюго, Э. Сю,[77] А. Дюма, Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского… Всё это, по его собственному признанию, «не могло не подействовать на усиленное развитие фантазии, и без того слишком живой от природы».

Романист нигде не говорит о своём восприятии событий 1825 года. И это естественно: в то время ему было всего 13 лет, и слухи о восстании на Сенатской площади могли лишь глухо дойти до него через стены Коммерческого училища. Между тем наступила новая эпоха, в которую он втягивался постепенно, но плотно. Император Николай Павлович (1796–1855) правил Россией тридцать лет, с 1825 по 1855 год. Фигура и нравственный облик государя впечатляли не только современников, но и потомков. Философ Владимир Соловьёв через сорок лет после смерти Николая Павловича написал: «Могучий Самодержец, которого сегодня благочестиво поминает Русское царство, не был только олицетворением нашей внешней силы. Если бы он был только этим, то его слава не пережила бы Севастополя. Но за суровыми чертами грозного властителя, резко выступавшими по требованию государственной необходимости (или того, что считалась за такую необходимость), в Императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания». Мемуаристы и историки отмечают в облике царя прежде всего рыцарственность. Это был последний рыцарь-государь в Европе. Рыцарство его заключалось в безусловной и мощной защите христианских ценностей. Его нравственное влияние, его роль хранителя не только православной России, но и христианской «дореволюционной» Европы нельзя было не оценить. Ученик Гончарова поэт Аполлон Майков преклонялся перед личностью государя и посвятил ему стихотворение:

С благоговением гляжу я на него,

И грустно думать мне, что мрачное величьеВ его есть жребии: ни чувств, ни дум егоНе пощадил наш век клевет и злоязычья!И рвётся вся душа во мне ему сказатьПред сонмищем его хулителей смущённым:«Великий человек!Прости слепорождённым!Тебя потомство лишь сумеет разгадать,Когда История пред миром изумлённымПлод слёзных дум твоих о Руси обнажит.И, сдёрнув с истины завесу лжи печальной,В ряду земных царейТвой образ колоссальныйНа поклонение народам водрузит.

Впрочем, не все в окружении Гончарова акцентировали именно духовный облик царя. Куда живее всех волновали плоды государственной деятельности Николая I, которые были не столь впечатляющи. В 1857 году поэт В. Г. Бенедиктов, близкий и Гончарову и семье Майковых, написал стихотворение под названием «7 апреля 1857», в котором были строки, обращённые к России: «Была мертва ты тридцать лет». Сразу после смерти государя близкий знакомый романиста, во многом разделявший его взгляды, цензор A.B. Никитенко,[78] записал в своём дневнике: «Длинная и, надо-таки сознаться, безотрадная страница в истории русского царства дописана до конца».[79] В самом деле, в царствование Николая Павловича страна как бы «притихла» на время после событий 1825 года, притихла не только политически. При нём было упорядочено государственное законодательство, зато слишком возросла роль бюрократии, было введено техническое и военное образование, но Крымскую войну Россия начала без современного оружия. Начинают широко внедряться паровые машины, но русский военный флот так и остался парусным, не выдерживая конкуренции с флотами европейских держав. В книге «Фрегат «Паллада»» Гончаров накануне столкновений с военными флотами союзников пишет об этом в весьма критическом духе: «Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу… Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в час. «Эдак и пароход не пойдет!» — говорят мне. «Да зато пароход всегда пойдет»… Дело решено. Паруса остались на долю мелких судов и небогатых промышленников; всё остальное усвоило пар. Ни на одной военной верфи не строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые». Правда, при Николае I появились законы о пенсиях, открылся университет Святого Владимира в Киеве (рядом с ним был поставлен памятник Николаю Павловичу), в Петербурге — Технологический институт, Пулковская обсерватория и пр. Но главное — император добросовестно на протяжении всего своего правления пытался решить застарелую проблему крепостного права. Впрочем, так и не решил. «Три раза начинал я это дело, — говорил он, — и три раза не мог продолжать: видно, это перст Божий».[80] Словом, дело шло вроде бы и неплохо, но прорывов не было ни в одной области. Гончаров, вращавшийся в Николаевскую эпоху в кругах среднего, а порою и высшего чиновничества, разумеется, был хорошо информирован о проблемах русской жизни. Подвижки, происходящие в эпоху Николая Павловича, бесспорно, влияли на русскую жизнь, но они казались Гончарову, как и многим другим, незначительными и запаздывающими. В деятельности правительства не было крупных подвижек, не было собственно реформ, которые давно назрели и которые были так ожидаемы русским обществом. О настроениях писателя говорят многие страницы не только «Обломова», но и «Фрегата «Паллада»» — книги, написанной сразу после Крымской войны, которая выявила многие прорехи в экономической и политической жизни России. Может быть, именно поэтому романист почти нигде не высказывается о личности и государственной политике Николая I. Впрочем, однажды в мало кому известной исповедальномемуарной книге под названием «Необыкновенная история», он сказал об упомянутой эпохе: «Всем известно, что такое Герцен и подобные ему… ушедшие от угроз, от страха беды, к большей свободе!!! Герцен… действовал всё-таки для России и, горячо любя её, язвил её недостатки, спорил с правительством, выражал те или иные требования в её пользу, громил злоупотребления — и нет сомнения, был во многом полезен России, открывал нам глаза на самих себя. Он ушёл, потому что здесь этого ничего он не мог бы делать!., цензура теснила и всех нас… всем бывало жутко, несвободно…»* А воспоминания о В. Г. Белинском, глашатае передовых идей в 1840-х годах, говорят о том, что Гончаров размышлял уже в эти годы о «свободе крестьян, лучших мерах к просвещению общества и народа, о вреде всякого рода стеснений и ограничений для развития и т. д…».[81] Однажды кто-то выразил предположение, что в образе Обломова, строящего планы, но не выполняющего их, он изобразил… государя Николая Павловича… Романист с ужасом отмёл эти домыслы, хотя об эпохе Николая I он писал: «Снаружи казалось все так прибрано, казисто… Но масса общества покоилась в дремоте, жила рутиной и преданиями…»