Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…

— Николай… Степанович?

— Да, — удивленно ответил Гумилев.

— Вы сегодня были на медицинском освидетельствовании, и вам очень хотелось пойти служить.

— Да, — не стал отрицать очевидное Николай, — хотелось.

Незнакомец смотрел ему в глаза, но в его взгляде не было ни сочувствия, ни вообще каких-либо эмоций.

— Вы можете принести России пользу, занимаясь другим делом, — так же невозмутимо продолжил его странный собеседник.

— Каким же? — вскинул голову Николай.

— Более сложным, чем маршировать строем и выполнять чужие приказы. — Несмотря на то что ответ прозвучал совсем тихо, Гумилев вздрогнул, невольно огляделся по сторонам и быстро спросил:

— Я могу… узнать более подробно, что мне нужно будет делать?

— Разумеется, — согласно кивнул незнакомец. — Давайте вернемся в больницу.

Николай с готовностью выпрямился и отошел от стены дома. Незнакомец развернулся в сторону больницы и зашагал к ней, жестом пригласив несостоявшегося военного идти следом. Гумилев поспешил за ним и по дороге внезапно понял, что один раз все-таки уже где-то видел это обычное, плохо запоминающееся лицо. Вот только где именно и когда это было?

Глава VII

Египет, Порт-Саид, 1907 г.

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

В трюме было темно и очень сыро. Болтовня спутников Николая, в первые дни плавания бодрая и веселая, окончательно сошла на нет, и теперь тишина вокруг него лишь изредка нарушалась усталыми вздохами и болезненными стонами. Качка, не слишком сильная, но невероятно монотонная, отняла у всех последние силы. И даже теперь, когда на море, судя по всему, установился почти полный штиль, охватившая пассажиров слабость не проходила, и разговаривать они были не в состоянии. Каждому хотелось просто сидеть или лежать неподвижно, молчать и ни о чем не думать.

Николай сидел, забившись в один из дальних углов, и, обхватив колени руками, мелко дрожал. Авантюра, в которую он втянулся, совсем еще недавно казавшаяся молодому человеку так прекрасно придуманной, за время плавания растеряла всю свою заманчивость. Оказалось, что бегство в Египет тайком от всех и путешествие в трюме грузового корабля без билета — занятие не только рискованное, но еще и крайне неприятное. Хотя, если бы Николаю сейчас представилась возможность начать все сначала и снова попробовать пробраться на уходящее в Африку судно, он все равно повторил бы эту попытку. Ведь иначе ему пришлось бы или остаться во Франции и долгими зимними вечерами умирать от скуки в своей крошечной комнате под самой крышей, или вернуться в Россию, где жила не ответившая на его чувства Анна… Нет уж, лучше трюм, в который не проникал ни один луч света, лучше бесконечно долгие дни и недели страха, что его обнаружат матросы, лучше качка и сырость! Тем более что это «заключение» в трюме должно скоро кончиться. Наверняка уже совсем скоро!

Оказавшись на корабле, молодой путешественник почти сразу утратил чувство времени, а часы в темноте были бесполезны, поэтому он давно потерял счет дням. Однако вчера — или, может быть, не вчера, но точно несколько часов назад, до того, как Николай на некоторое время заснул, — один из его соседей по трюму говорил, что, по его расчетам, они уже приблизились к северным берегам Египта. Можно ли было доверять мнению такого же, как и сам Гумилев, «пленника», запертого в трюме и лишенного какой-либо связи с внешним миром, Николай не знал. Но верить этому человеку очень хотелось — его слова давали хоть какую-то надежду, что мучениям скоро придет конец. Он выберется на свежий воздух, ступит на твердую, не качающуюся каждую секунду под ногами землю, забудет о плавании, как о страшном сне, и все-таки выполнит порученное ему дело. А заодно исполнит и свою давнюю мечту — увидит Африку. Увидит тот далекий, чужой, не похожий ни на его родную страну, ни на Европу мир, который полюбил еще в детские годы, о котором сочинил свое самое первое стихотворение!

Воспоминание о детских грезах и предвкушение путешествия по Египту заметно подняли Николаю настроение. Он почувствовал себя несколько лучше, и ему даже показалось, что в трюме стало не так душно и холодно. Да и качки больше не было… Может быть, они вообще уже вошли в порт и стоят у причала, может, их путь окончен, хотя сами они об этом еще не знают?

Гумилев так твердо уверился в этом, что потянувшиеся дальше долгие часы ожидания в темноте вновь едва не привели его в отчаяние. Он стал думать о том, что корабль по каким-то причинам не пускают в египетский порт, или что вообще произошла ошибка и они приплыли не туда, куда следует, или что капитан узнал о «зайцах» в трюме и отвез их назад, в Марсель. Последнее предположение было самым пугающим, и молодой человек постарался отогнать его от себя как можно скорее. Нет уж, пусть уж лучше верна другая его догадка, о том, что корабль прибило к какому-нибудь дикому берегу!

Он прислушался, попытавшись уловить хоть какой-нибудь звук. Но в трюме было так тихо, что у Николая даже зазвенело в ушах. Однако он по крайней мере убедился, что корабль не движется. Они куда-то приплыли, и прятавшимся в трюме пассажирам нужно было только набраться еще немного терпения, чтобы узнать, куда именно.

Николай устроился поудобнее в своем углу, закрыл глаза и стал мысленно уговаривать себя подождать еще час или два. За бортом его ждала Африка, страна, в которую он так мечтал попасть. Скоро он выйдет из трюма на свободу, скоро окажется в своей мечте! А пока надо просто набраться терпения. Просто подождать…

В голове у Николая вдруг завертелись любимые образы — африканская саванна, джунгли, пустыня… Молодой путешественник опять заерзал на месте. За все время плавания в трюме его не посещали мысли о стихах: настроение для этого было совсем не подходящим, не говоря уже о мучившей его в первые дни морской болезни. Неужели теперь это прошло и он снова готов творить? Это надо было срочно проверить, и Гумилев принялся складывать из роящихся у него в мыслях слов первую строчку. А за первой к нему, уже совсем легко и быстро, пришли вторая и третья строки, и вскоре он жалел лишь о том, что у него не было ни бумаги, ни карандаша, чтобы записать их. Оставалось рассчитывать только на собственную память.

Повторив про себя несколько раз новое стихотворение и уверившись, что теперь он его не забудет, Николай удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза. Рядом с ним послышались шорохи: кто-то из соседей по трюму тоже возился на своем месте. Но Гумилев не обратил на это внимания — его вдруг начало клонить в сон, и теперь уже хотелось, чтобы корабль подольше не причаливал к берегу…