Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917
Получил от вас всех письма, включая и Ейку; она оказывается мастерица приклеивать карточки. Те вопросы, которые задают мне сыны, вероятно уже достаточно освещены Осипом. Мы с Сидоренко представляем себе картину, как они все повиснут у него на шее и как начнут высасывать из него все сведения, для них интересные, какие у них будут глаза, какая река вопросов. […]
Мальчикам я писем не пишу, нет времени, да и удобств, а они пусть пишут, их каракули живее мне представляют вас всех, я чувствую, что ближе к вам, с вами. Я стал еще суевернее, чем был, так как много пережито, и ты, моя золотая, может быть чувствуешь на моих письмах. Я невольно избегаю говорить о надеждах, будущем, прошлых удачах… хочется как-то говорить более шаблонно, как уже говорил и как сошло… На войне так много случайностей, что причинность не улавливается, и ее начинаешь искать всюду, на всех мелочах… Пиши, моя радость, теперь письма идут лучше, твои строки дают столько ласки и радости в нашей суровой обстановке. Крепко вас всех и тебя, мою голубку, обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.Письма с 31 октября 1914 г. по 11 октября 1915 г. в период командования 133-м пехотным Симферопольским полком (34-я дивизия VII корпус 8-я армия)
Самбор, 31 октября 1914 г.Дорогой мой Женюрок,
позавчера проходили мы мимо ком[андую]щего армией и были приглашены пообедать, и мне был задан вопрос, хочу ли я командовать полком; я ответил утвердительно, и со вчерашнего дня я командир 133-го пех[отного] полка, в мирное время стоящего в Екатеринославе. Позавчера же вечером и вчера утром я распростился со своими товарищами и теперь на пути к своему полку. Адрес мой пиши так: Е[го] В[ысоко] П[ревосходительству] Ан. Е. Снесареву. 133-й пех[отный] Симферопольский полк. В действующую армию.
За делом никаких проводов, конечно, не было, но и мне, и моим друзьям было не легко пожать друг другу руки. Взял с собою Сидоренко и буду ждать Осипа. Полком раньше командовал Картацце [Кортацци] (тоже офицер Ген[ерального] шт[аба]), и полк считается прекрасным. Судя по его стоянке, состав офицеров должен быть очень хорошим.
Прибыл Архип и привез нам ваши подарки и новости; за хлопотами и его не удалось высосать, как следует… знаю только, что вы живы, здоровы и веселы, а это и самое важное. Вчера ехал со скоростью 12 верст в час и шел на Машке, а Легкомысленный шел на поводу и так ушиб себе как-то ногу, что пришлось его оставить на излечение. Через 4–5 дней, говорят, он выправится… мы с Сидоренко огорчены. Эту ночь мы спали с ним здесь в одном N, и он на мягких пуховиках так храпел, что стены вздрагивали; утром еле его добудился.
Здесь полный тыл, который представляет удивительную для моего глаза картину: карты, вино, женщины. Офицеров масса, и откуда только все они; типы все подозрительные, вероятно, из улизнувших с фронта. Здесь-то и плодится масса всяких слухов, растущих на этой благоприятной для них почве.
Ты, моя золотая, не совсем будешь рада моему назначению, но что делать? Это мой долг и его надо выполнить, по силе разумения и духа; да и времена теперь полегче. Крепко вас всех обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.Спешу; напишу подробнее из полка. Андр[ей].
Сянки, 5 ноября 1914 г.Дорогой мой, золотой и ненаглядный Женюрок,
все мои мысли летят к тому дню, когда 10 лет назад мы стали с тобою мужем и женой; я думаю, что письмо это придет к тебе в этот день или около; наряжаю для сего специальную почту. Я смотрю назад с чувством благодарности Богу, во-первых, и с чувством признательной радости, во-вторых. А тебя, моя золотая и неоцененная рыбка, благодарю и за тех трех детей, что ты мне подарила, и за ту сумму радости, благ и поддержек, которые ты мне оказала. В теперешний великий момент я не могу придумать и выполнить какой-либо памятки, вроде брошки и т. п., но ты-то, моя ласковая, поймешь это лучше других и меня за это только одобришь. Подставь твою головку и губки, я тебя прижму и расцелую бесконечное количество раз… и пока на этом поставим точку.
Я пятый день со своим полком и 1–3 ноября вел бой, особенно сильный 3-го и притом в тех местах, в которых мы уже когда-то боролись. Чувствую себя так, как некогда в Памирском отряде. Приехал я к полку как снег на голову: сначала до штаба армии верхом со скоростью 12 верст в час, там выпросил автомобиль, с которым доехал до Самбора, где сделал все расчеты, оттуда в штаб корпуса на лошадях, оттуда вновь выпросил автомобиль до штаба дивизии, здесь через полчаса сел на ординарческую лошадь и по горам, с двумя вестовыми, в темноте добрался до горной деревушки, где стоял штаб и часть полка (половина его была в двух верстах впереди на позиции)… На другой день с утра пошел с полком в бой…
Сейчас сижу в том же доме, в котором уже был полтора месяца назад (только теперь в верхнем этаже), возле меня работают адъютант и один прибывший по выздоровлении офицер, а взад-вперед ходит живой непоседа – начальник разведки. Первый день моей боевой работы с полком пришлось ночевать в поле на перевале; меня кое-как устроили, как могли, но все же было не особенно приятно и померз порядочно; мои вещи и шуба отстали от меня и нагнали только 2 ноября.
До сих пор Осипа нет, и я несколько боюсь, что он где-либо запутается. Сидоренко при мне и сначала чувствовал себя одиноким, но дали нам 6 казаков, он был попервах с ними, а теперь привыкает и к солдатам. Жизнь с пехотой другого склада, но также интересна и представляет свои прелести. Офицеры производят очень хорошее впечатление, видимо, люди подобранные, имеющие средства, гордые своим полком и довольные своей стоянкой. Многое мне в них напомнило мой Екатеринославский полк.
Первое письмо я писал тебе наскорях и боюсь, моя детка, несколько попугал тебя деловым тоном своих строк: слишком уже я торопился все кончить и спешил сюда, так как здесь назревало серьезное дело (позавчера я потерял 3 офицеров ранеными и более 100 чел[овек] убит[ыми] и ранен[ыми] нижних чинов), и мне стыдно было бы не успеть быть с моим полком, тем более что у Павлова нашла полоса затишья и еще дней 5–7 не предвиделось какого-либо дела. Но довольно о делах. Мне вновь вспоминается 12 ноября, и я вновь хочу целовать и благодарить мою старушку-женку за то хорошее и доброе, что она мне дала.
Обнимаю, целую и благословляю тебя и наших деток много-много раз.
Ваш отец и муж Андрей.Целуй и поздравляй папу с мамой, и благодари их от меня. Ан[дрей].
Лопушанка, 11 ноября 1914 г.Дорогая моя Женюрка,
командирую казначея полка для получения денег и для отправки, между прочим, тебе 500 рублей, которые накопились у меня за последний месяц. Мы с Сидоренко немного расквасились: он мучается с зубами, плачет и сейчас идет рвать себе зуб, а меня целую ночь тошнило и только час тому назад вырвало, и я почувствовал сразу облегчение. Дело в том, что мы теперь объедаемся: офицеры получили всяческие яства, и после минувшего сухоядения трудно удержаться от жадности. Сейчас пишу тебе письмо и пью чай с лимоном… глотками и совершенно без ничего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
